Неагрессивный монстр 60 уровня [Сейлор Лопата] <хранитель Дождя Тсукишима-тим>
Название: "Egao".
Фэндом: Katekyo Hitman Reborn!
Автор: I-shka (в роли Хибари), arbusto (в роли Хару).
Бета: I-shka, arbusto (самобета такая самобета, ноблин, мы бетили чуть ли не в два раза дольше, чем писали! >_<").
Действующие лица aka Пейринг: Hibari Kyoya/Miura Haru (1886).
Рейтинг: G.
Размер: миди (midi), 10 713 слов.
Жанр: романтика (romance), ангст (angst), ролёвка (round robin).
Саммари: “Интернет-дневники. Два одиночества. Они будут всю жизнь хранить свой самый главный секрет...”
Предупреждение: OOC (Out of Character) мы пытались удержаться в канонах, но хз, получилось ли, так что без роялей в кустах; missing scene (пре-канон), временной коллапс (Ирие Шоичи даже не подозревал, что план такой хитрый!).
Комментарии: приветствуются.
Размещение: не возбраняется, особенно если учесть дисклеймер и не видоизменять шапку.
Статус: закончен, но нет гарантии, что вы не увидите продолжения.
Дисклеймер: все права на вселенную Katekyo Hitman Reborn! и его персонажей принадлежат создавшей эту мангу Амано Акире (Amano Akira); за концепт истории благодарим пользователя, подавшего заявку с подобным содержанием и вдохновившего нас на выполнение и перевыполнение данной заявки (ссылка на заявку).
А зачем улыбаешься ты?
“Надо не забыть непременно посетить ту самую кондитерскую, о которой мне говорили!” - восторженно думала Хару, самая обыкновенная ученица не самой рядовой средней школы, пока возвращалась с занятий домой. Весна всё увереннее вступала в свои права, возвещая о своём приходе птичьими перезвонами поутру и пробуждая людские сердца от уже привычной для них серо-дымчатой тоски. Она играла нежно-муаровыми красками парковых деревьев, брусьяновыми переливами закатов и пока ещё хмурым, но по-своему красивым переливчато-серебристым небом, словно сама природа, хоть и не желала более сдаваться в холодные объятия зимы, робела и никак не решалась расцвести.
Но девочка всё так же улыбалась и с почти детским, невинным восторгом любовалась столь пока ещё печальной для многих красотой. Она видела лишь знакомые ей, ухоженные улицы и яркие витрины, и даже озябнув от колюче-холодного воздуха, не менялась в своём добродушном настроении. До сегодняшнего дня.
Дома ещё никого не было, когда Хару вернулась домой. Теплота и уют жилища причудливо переплетались с ощущением еле заметного одиночества, воздушного, не горького, ещё не душащего своей неизбежностью и всепроникновением. Оно выглядывало из-за углов, витало беспокойным духом на крохотной кухне и пока ещё робко пряталось в складках занавесок, которые с озорством трепал ветер.
Быстро кинув сумку на кровать, девочка пропела пару строк из её излюбленных оптимистичных песенок, закружилась, затанцевала по комнате, а потом, рассмеявшись, направилась на кухню заваривать чай.
“Жаль, что отец ещё на работе - я бы тотчас же рассказала ему всё, что произошло сегодня!”
Так думала Хару каждый день и с нетерпением ждала возвращения родных домой, но, конечно, не всегда находилась свободная минутка для подобных откровений. Ученица должна делать уроки и рано ложиться спать, отец должен зарабатывать деньги и обеспечивать семью, матушка обязана вести хозяйство и заботиться о домашнем очаге... Самая обыкновенная модель самой обыкновенной жизни, и даже учась в школе, которая для многих была недоступна, Миура ощущала себя, как и следовало себя ощущать - обыкновенной. Судьба её проста и незатейлива, “простое женское счастье”, о котором пишут в многочисленных лайт-новеллах: возлюбленный, женитьба, много детей и забота о своём благоверном, а в свободное время - покупки, судачество с соседками и подружками, создание домашнего уюта и постижение кулинарного искусства. Не в этом ли счастье человека - простота желаний?
Тем не менее, этот год принёс и другие ощущения и желания. Хотелось мечтать, приблизить время счастья и благополучия, увидеть и почувствовать в жизни нечто, отличное от переживаемого в прошлые годы. Хотелось... быть может, больше внимания, а может, нечто большего, чем внимание?
Пальцы быстро стучали по клавиатуре, и те стрекотали, отзывались послушно и переносили на экран монитора все сокровенные мысли своей хозяйки. Хару, втайне от всех, вела дневник. Она завела его примерно два месяца назад и буквально изливала душу электронному другу, потому что у любого человека появляются такие мысли, которые не расскажешь никому на свете. Даже близкой подруге. Нет.
Девочка на минуту задумалась, прежде чем продолжить печатать.
Особенно близкой подруге.
Никто из её одноклассников не знал об этом дневнике. Там не упоминались какие-либо имена и названия достопримечательностей, поэтому Миура могла быть уверена, что её не опознают по записям несколько абстрактным, в которых перемешивался как дикий восторг по поводу пирожных из лавки господина Танаки, так и плохо скрываемая тоска по чему-то возвышенному (“Эти клёны в нашем парке, когда на них падают лучи заходящего солнца, светятся как золотые. Жаль, но мне иногда кажется, что я одна вижу их красоту...”).
Закончив свой рассказ о мокрых асфальтовых дорожках и кормлении птиц у ещё неработающего фонтана, девочка перечитала его и вдруг ощутила лёгкий холодок. Сердце застучало чуть быстрее. Что это? Страх?
Никто никогда не узнает, кто она на самом деле, кто эта Хару, экспрессивная, активная, всегда заводная и оптимистично-настроенная девчонка, не унывающая и увлекающаяся порой очень странными вещами. Всегда улыбаться - тяжкий труд, особенно если иногда хочется погрустить.
Курсор мыши словно сам собой потянулся к ссылке “удалить запись”, но нажать её Хару так и не решилась. Пусть останется. Никто и никогда её не прочитает.
...Уже через десять минут Миура и думать забыла о своём дневнике: она не перечитывала то, что писала, разве что только для того, чтобы отредактировать текст, потому что вспоминать о некоторых мыслях не хотелось. Выскажешься - станет легче, а окружающим людям нужно дарить радость и улыбку, и тогда они будут счастливы, а вместе с ними - и ты сама.
Как оказалось, не все люди думают подобным образом. Случайно найденная запись другого пользователя заставила Хару вчитываться в каждую написанную им строку, а затем - вздрогнуть от непонимания и удивления: неужели этот человек настолько несчастен, что пишет подобное? Ему совсем не с кем поговорить? И нет друзей? Как, должно быть, ему плохо живётся на свете...
Хару тотчас же захотелось написать этому пользователю что-нибудь ободряющее. Этот серо-чёрный фон дневника, моноширинный мелкий шрифт, сухое изложение мрачноватых взглядов на мир... Что ему ответить?
“Улыбнись...”
Почему она должна ему отвечать? Она сама не лучше. Может быть, стоит признаться, что записи были открыты до сих пор лишь для того, чтобы кто-то их прочёл, но теперь, теперь она видит, что подобные рассказы могут и огорчить людей. Почему она не пишет только радостные вещи, как она делает в школе и с друзьями? Только улыбка, только хорошее... только неправда.
И прежде чем Хару передумала и закрыла дневник, в двери щёлкнул ключ, и, воскликнув “Наконец он вернулся!”, девочка побежала встречать отца, не заметив, как задела клавишу.
“Улыбнись...” - гласил единственный комментарий в дневнике.
Влажные волосы пахли какими-то садовыми цветами, запах был насыщенный, но не резкий, приятного в нём было мало, но и отвращения он не вызывал, как, впрочём, всё, к чему прикладывала руку его мать. Занятая деловая женщина, уверенная в себе и несколько резкая – характер Кёя явно унаследовал от неё. И за перманентное отсутствие дома он её не винил, ибо сам был таким же, и если бы она начала требовать внимания сына, то, скорее всего, получила бы вежливый, но категоричный отказ. Ему вполне хватало того, что он был окружён ею: шампунь, цвет ковра в его комнате, тарелки, с которых он ел свою любимую еду, - всё это выбирала она. В целом, женщина была не лишена вкуса, но это не волновало Хибари, он научился жить самостоятельно, не требуя и не получая родительской ласки и даже наоборот – отвергая её проявления и подобия. Он был окружён своей матерью – этот насыщенный запах садовых цветов был точь-в-точь как она, тепличный, ухоженный, изысканный, но не вызывающий никаких эмоций.
С детства он был приучен к дисциплине, статус и положение в обществе, а также количество зарабатываемых родителями денег вполне позволяли нанять ему не одного и не двух гувернёров и учителей, но, что знаково, больше всего Кёя прикипел к каратэ. Его не волновало, кто и как его преподавал, мальчику нравилась битва, он видел в ней себя – постоянно сражающегося за право самовыразиться; за нехваткой внимания, он привык делать это через боль. Боль привлекает внимание, оживляет память, люди всегда помнят, кто и как им сделал больно. Возможно, поэтому маленьким Хибари и взял в руки тонфа – через металл память оживляется лучше, и даже он не сможет теперь точно сказать, сколько воспоминаний отражает поверхность его оружия.
С детства его приучали к порядку: чистить зубы два раза в день, складывать вещи на место, вытираться насухо после мытья, и все эти требования он неукоснительно выполнял, потому что таким образом поддерживался установленный порядок и поэтому к нему лишний раз не приставали с нравоучениями. Но никто не знал, что Кёе нравилось ощущать, как капли сбегают с волос по щекам, а потом по шее и по груди. Поэтому он подолгу стоял в душе, вдыхая аромат эти садовых цветов и ждал, не желая прекращать путь воды вниз, к его ногам.
В один из осенних дней, когда учебный год был в самом разгаре, вернувшись домой раньше обычного и приняв душ, в течение которого его полотенце и он сам насквозь пропахли чайными розами, Кёя и понял одну вещь – ему надоело разговаривать со стенкой. Обычно только она и могла выслушать всё, что было у него на уме, она, да висящая рядом боксёрская груша, но иногда этого недостаточно. Именно это парень и понял в тот поздний весенний день – ему хотелось облечь мысли в слова. Это отнюдь не отменяло того, что он сменит физическое общение с людьми на вербальное, нет, просто каждому нужно иногда говорить.
Так он и начал вести интернет-дневник.
Он не употреблял имён, порой его записи были короткими и выражали лишь одну законченную мысль или говорили о том, что только ему одному будет понятно. Он не общался с людьми даже в интернете, порой один вид некоторых дневников вызывал у него непреодолимое желание забить свой ноутбук до смерти за то, что он вообще смеет ему такое показывать, поэтому очень быстро Кёя привык просто открывать свою страницу, писать, что хотел сказать, и тут же её закрывать; он не перечитывал записи, как не обдумывал уже совершённые ранее поступки, он знал, что поступает правильно, раз поступает именно так, а значит незачем обдумывать содеянное по тысяче раз, пусть самоанализом занимаются другие - слабые и неуверенные в себе травоядные.
Но в тот вечер, когда только-только зацвела сакура, знаменуя начало нового учебного года, в тот вечер его стена, которой он отгородился от внешнего мира, дала трещину, произошло то, чего он никак не мог ожидать – он обнаружил в своём дневнике комментарий, первый за полгода, которые он вёл дневник. Хибари было лестно осознавать, что он не волнует тех, кто не волнует его. Ему было достаточно того, что его боялись настолько, что даже в блоге не думали ни слова сказать против его убеждений. А теперь всё самомнение грозило кануть куда-то в тар-тарары, некий пользователь советовал ему…
- Улыбнуться? Пф, что за чушь, - рука изящно, но торопливо захлопнула крышку ноутбука.
Если бы какой-нибудь человек в реальной жизни посоветовал бы Хибари нечто подобное, он тут же оказался бы забитым до смерти, потому что травоядные не имеют права указывать, что ему делать. Интернет-пользователь максимум, что мог получить, это удалённый комментарий и чёрный список, но Кёя ничего из этого не сделал. Возникал логичный вопрос – почему он не закрывал комментарии или весь дневник? Он верил, что никто и слова ему не скажет или же ему просто было всё равно кто и что может сказать? Если первое, то он и сам уже прекрасно понял, что ошибся, рано или поздно, но в интернете тебе обязательно что-нибудь скажут, но ошибка эта не особо ущемляла самолюбие, ибо сказанное, а вернее, написанное, могло быть от всей души. Но ведь если брать в расчёт второе, то это его не должно волновать, но, почему-то бередило и не давало покоя.
Зачем же ему это сказали? Неужели он настолько мрачно излагал свои мысли, что тот, кто не убежал и не промолчал, как это сделали остальные, решил попытаться поднять ему настроение, а, стало быть, исправить его и его устоявшийся ход мысли и порядок дел? Этот чёртов комментарий вносил сумятицу в самое существование Хибари Кёи, он будто груша, выросшая на яблоневой ветке – удивительный, необъяснимый и такой притягательный в желании узнать, почему же он здесь появился.
Рука скользнула по крышке ноутбука, поднимая её, а пальцы, пробежавшись по клавиатуре, оставили в ответ всего одно слово:
«Зачем?»
Несколько дней Хару не вела дневник и не подходила к своему компьютеру: уроки и домашние задания, весёлые праздники и школьный фестиваль, покупки, незатейливые и поднимающие настроение - всё это затянуло и заставило забыть как грустные мысли, так и мрачный, окрашенный в серо-чёрные тона мир неизвестного человека, которому девочка осмелилась дать совет.
Наконец, настало воскресенье, которое Хару решила провести дома. Как давно вся семья не собиралась вместе за одним столом! Конечно, почти все вставали рано утром и завтракали одновременно, равно как и делили вместе ужин, но то была всегда поспешная трапеза, без души, без откровенных разговоров, словно люди, живущие в этом доме, всего и представляют собой, что безликую ячейку общества. Видимо, поэтому Хару так любила шумные компании друзей и посиделки с подружками: много смеха, невинные секреты, чаепитие и чувство единения, пусть не всегда настоящее, пусть не всегда то, что хотелось бы получить от близких людей, но тёплое, заботливое ощущение дружественности и уюта, то мимолётное и в то же время глубокое, что его нельзя променять ни на что.
И вот сегодня родные стены дома отражали такой же смех, те же шутки и те же задушевные разговоры, что так любила слышать девочка в кругу своих одноклассников. На душе было тепло...
«Улыбнись — и мир улыбнётся в ответ».
* * *
...Порывистый ветер дерзко вырвал из рук Хару зонтик и начал терзать его, как терзает хищный зверь свою жертву, выворачивать спицы и больно хлестать, будто плетью, дождевыми каплями. Девочка побежала по дороге и успела поймать его, а затем, натягивая на себя капюшон, укрылась под навесом магазина, переводя дух.
Вся ветровка, конечно, уже насквозь промокла, холодные капли стекали по замёрзшим пальцам, да и обувь, как оказалось, была выбрана совсем не по погоде. Сегодня всё не клеилось и растворялось неумолимо, как растворяется тонкая бумага, упавшая в грязную лужу.
Вздохнув и будто бы по привычке слегка улыбнувшись, Хару сжала в руках свой зонтик и побрела домой, не дожидаясь, пока погода перестанет неистовствовать. Ей хотелось поскорее дойти до крыльца родного дома, лечь на кровать и, быть может, тихо поплакать в подушку... Совсем недолго, чтобы стало полегче, незаметно, пока не вернулась мать, только сегодня... Только сегодня, пожалуйста, можно?
Её горячо любимый отец попал в больницу, и хотя врачи заверили, что его жизни ничего не угрожает, здоровье серьёзно пошатнулось. Рекомендации звучали одинаково: больше отдыхать и меньше нервничать, но, как оно обычно и бывает, слова не доходят до сердца, если то поддалось рассудку и не смеет выразить свои чувства. Добродушный человек, отец достаточно оптимистично относился к жизни и отшучивался, что бы ни происходило, хотя в определённые моменты и говорил очень серьёзные вещи с тоном, не терпящим возражений. Он и теперь шутил, утешая дочь и жену и мимоходом извинялся за то, что причиняет столько проблем — ведь кто знает, как долго ему находиться в больнице, как долго он не выйдет на работу?
Хару подыгрывала родителям, не смея беспокоить их и всем своим видом и поведением показывая, что она сильная и тоже верит в лучшее. Как может быть иначе с человеком, который улыбается миру?
Но мир такой хрупкий. Он может быть разрушен очень легко, и оттолкнуть от себя любого в своей обиде, и тогда улыбаться ему опасно. Ещё опасней плакать.
Так легко может прекратиться беседа с дорогим человеком, так легко по щекам начинают катиться слёзы, так легко ветер вырывает из рук зонтик... И так трудно, так трудно становится улыбаться, чтобы люди вокруг, чей мир ещё не рухнул, не беспокоились зря, не чувствовали себя неловко, пытаясь понять, как утешить, не смотрели с жалостью. Люди должны — и могут — быть счастливы, и если твоя улыбка поможет хотя бы одному из них прожить ещё один день спокойно и счастливо, это стоит твоих личных эмоций, рвущихся из сердца, как тот сломанный, потрёпанный зонтик рвался из цепких объятий ветра...
«Зачем?»
Это был вопрос, обращённый не к Хару, но к самой её душе, хотя человек, оставивший комментарий в дневнике, лишь отреагировал на случайно данный ему совет, которому, разумеется, и не подумает следовать.
Несмотря на то, что случилось в семье и несмотря на многочисленные переживания, важные и не очень, но скрываемые Хару ото всех, она продолжала видеть мир как нечто прекрасное. Солнце восходит каждый день, заливисто поют птицы, мягко шуршат листья на ветру, в классе всё так же смеются ученики и ворчит учитель, а пирожные с заварным кремом всё так же вкусны. И неизменно тепло, когда твои плечи обнимает некто, дорогой тебе, и неизменно утешающе звучат его слова, которые девочка проносила через всю свою жизнь: «Улыбнись — и мир улыбнётся тебе».
Но мир этого пользователя был другим. Ему вряд ли говорили подобные слова, а если и так, то он быстро в них разочаровался. Его реплики отличались резкостью, отточенностью, краткостью. Каждое предложение заканчивалось точкой, будто подтверждая твёрдость намерений и убеждённость в своей правоте. Ни многоточий, ни эмотиконов, ни сомнений. Даже если в постах был заключен какой-то вопрос, он был тщательно замаскирован — казалось, даже от самого себя.
Миура, будучи эмоциональным человеком, стало даже не по себе, и она на мгновение даже пожалела о том, что как-то прокомментировала этот дневник. И в то же самое время любопытство и желание помочь оказались сильнее. Ей, Хару, очень тяжело. Каково же ему?
«Когда улыбаешься... себе или другим... на душе становится тепло...» - медленно, тщательно подбирая слова, печатала свой ответ Миура. Она не совсем понимала, зачем она это делает, но продолжала печатать, будто не ему, а себе доказывая и показывая, как отношение к окружающему миру может изменить если не всё, то очень многое. Она старалась облекать свои мысли не в эмоциональные и восторженные реплики с обилием смайликов, как привыкла это делать в своём дневнике, но аккуратно, кратко, аргументированно. Так пытаются подстроиться под человека, когда копируют его жесты, мимику, темп речи, так хотят открыться и понять...
«...ведь мы не одни, даже когда верим в это».
Всё небо было укутано тяжёлыми свинцовыми тучами, ещё с самого утра, так что когда Кёя поднялся со своей постели, у него было странное ощущение, что уже вечер. Сам факт быстрого течения времени несколько раздражал, но, по большей части потому, что оно было одной из тех вещей, которые Хибари не мог контролировать. Старшая школа Намимори, рацион питания, сон, надоедливые подростки – всё это глава Дисциплинарного комитета мог контролировать. Сидя в своём кабинете в школе ли, или на дорогом деревянном стуле в кухне. Всё это поддавалось контролю и, как следствие, дисциплине, но не время.
Ещё больше, чем время, Кёю раздражали тучевые дождевые облака. Они были беспардонны, бесцеремонны и наглы, они делали, что хотели и когда хотели. И никакой управы на них не было. Но одно в них было абсолютно прекрасно – вода. Дождевые облака несли воду, а свободную и стремительную воду парень любил. Он часто и подолгу проводил время на крыше, глядя на небо и размышляя о своём. Если бы он мог, он стал бы облаком, таким же независимым и индифферентным к мнению окружающих.
Что бы ни говорили или думали окружающие, Кёя не был таким, каким ему хотелось быть, он был человеком, и пусть он и взял свои эмоции и желания под контроль, иногда они устраивали бунт в попытке вырваться наружу. Свойственные каждому человеку переживания не были чужды и, казалось бы, такому холодному и бесстрастному парню, как Хибари Кёя. Другим просто не нужно было знать его, они не должны лезть к нему в душу и пытаться понять его, точка. Он всё уже для себя решил и если кто-то попытается переделать его, то покинет сей бренный мир, как надоедливый мусор, от которого нет никакого толку - лишь мозолит глаза.
Так вот то утро, утро, которое особенно ярко выраженные романтики могли бы назвать «изменившим жизнь», но на деле оно просто стало очередной опорной точкой для памяти, закладкой, которую оставляет разум, чтобы можно было вспоминать о былом и, для кого как, анализировать, переживать заново, ностальгировать или просто фыркать с мыслью «Да как же я мог такое сделать?» и закрывать глаза, гоня всю эту чушь прочь, то утро было пасмурным.
Сакура уже отцвела, и напуганные сталью тонфа и серых глаз Кёи первогодки усиленно собирали вилами с газона опавшие лепестки. Хибари же, откинувшись на спину и заложив руки за голову, смотрел в свинцовое небо, куполом нависшее над ним, грозя в любую минуту обрушиться на него. Предвкушение стихии заставляло парня лишь в задумчивости закусывать нижнюю губу, а взгляд, остекленевший от того, что разум отключился от внешнего мира, смотрел сквозь тяжелую завесу, напоминавшую закопчённую вату с привкусом пережжённого хлопка. Отвратительный коктейль из непогоды, горькой и неприятной, как поражение, и весеннего авитаминоза, делавшего организм более подверженным волнениям извне.
- Хааах, да как ты смеешь? – недовольно цокнув языком, прошипел сквозь зубы Кёя, нехотя поднимаясь на ноги, после того, как ощутил, как первая капля воды упала ему на лоб и скатилась по виску в густую чёрную шевелюру. Но поделать юноша ничего не мог, а мог только злиться, что эти несносные облака нарушили все его планы и не дали додумать вертевшиеся в голове мысли. Услышав голос главы Дисциплинарного Комитета, а, вернее, фразу, произнесённую этим голосом, испуганные первогодки спешно разбежались по своим домам. Думать о том, что их могло ожидать за такие вольности завтра, им не хотелось, куда важнее было уберечь родное тело от риска забивания до смерти сегодня.
* * *
Школа опустела в мгновение ока: напуганные непогодой, все спешно разбежались по домам, а секции и кружки закончили работу раньше обычного, кажется из-за того, что было штурмовое предупреждение, но уж кого-кого, а Кёю это мало волновало. Он повертел в руках мобильный телефон, но желание звонить домой и предупреждать о своём возможном отсутствии пропало даже быстрее, чем пропадает самоуверенность в глазах хулиганов, увидевших тонфа Хибари в действии.
С определённой долей безразличия парень включил ноутбук.
С неделю назад он ответил на взбудораживший его комментарий в своём интернет-дневнике, после чего наступила тишина. И, казалось бы, после этого должно было наступить спокойствие, ибо желание быть в самом деле никому не интересным и чтобы его оставили в покое, сбылось, но не тут-то было. Парню не давало покоя то, что кто-то вторгся в его мир, что кто-то попытался изменить его, что кто-то посоветовал ему… улыбнуться. Это даже звучало-то смешно! Улыбающийся Хибари Кёя, всё равно что сделавший себе силиконовую грудь Кондо Исами – нонсенс! И поговорить об этом нонсенсе можно было только с тем, кто его предложил, но предложивший так издевательски молчал.
И это молчание ужасно раздражало Кёю, это молчание вызвало у юноши желание забить пользователя до смерти, пусть и буквенном коде, поэтому и была открыта первая страница дневника этого выскочки, или вернее…
- Этой… - вне всяких сомнений, дневник был женский. И не из-за цветов, отнюдь, цвета были пусть и не монохромными, как у него, но тоже очень тёмными и даже несколько депрессивными, а из-за первой же записи на странице, она была датирована сегодняшним днём и начиналась со слов:
«Только что пошёл дождь, кажется, будто он может смыть все печали, но это не так, и сам дождь знает, что это не так, но продолжает обманывать меня…»
Какой парень напишет подобное?
Гнев Хибари несколько поутих, забивать до смерти девушку не очень-то хотелось, ведь не все создания созданы для того, чтобы раздражать его, некоторые, хрупкие, как сам хрусталь, очень хочется защищать и оберегать. К этому выводу маленький Кёя пришёл тогда, когда отец подарил ему на пятилетие морскую свинку. Мать долго после этого ругалась с ним, ибо запах от животного рисковал перебить аромат так любимых ею садовых цветов, но не дольше, чем жизнь самой свинки. Где-то через месяц она умерла: из-за чего, Хибари не знал, но тогда совершилась последняя гневная тирада матери о том, насколько отвратительно смотрятся на её дорогом персидском ковре трупы, обращённая как к сыну, так и к бывшему мужу, после этого родители Кёи уже не ругались, они просто перестали разговаривать. А до мальчика дошла одна простая истина: есть слабаки, которые пытаются состроить из себя что-то до одури крутое и обязаны получить взбучку, которая поставит их на место, и есть нежные создания, которые не могут без заботы.
К таким созданиям Кёя относил маленьких животных и некоторых представителей рода человеческого. Вернее, последних – только теоретически, ибо на его жизненном пути ни разу не встретилось такое нежное существо, которое хотелось бы защитить. Но сейчас, читая записи девушки, по всей видимости, сильно переживавшей, хотелось укутать хрусталь её души в мягкую ткань, чтобы он не разбился. Но признаться самому себе в подобном Кёя не мог, он не мог испытывать сострадания и вообще никаких чувств, кроме презрения к тому, кто позволил себе поучать его.
Однако. Однако презрения он не испытывал, сколько ни пытался взять себя в руки. И именно тогда, в тот самый момент, когда, открыв свою страницу, он увидел новый, буквально пару минут назад оставленный ответ на свой вопрос, он решил, что пустит всё на самотёк, позволит событиям просто развиваться, а не уничтожать зачатки не важно чего ещё в зародыше.
«Когда улыбаешься... себе или другим... на душе становится тепло... ведь мы не одни, даже когда верим в это» - вот каков был ответ на его короткий вопрос.
Глупый ответ, с кучей троеточий, ни чёткости, ни равновесия, будто писал это человек, не умеющий контролировать свои эмоции и поток мыслей. Хибари никогда не испытывал особой любви к людям, но к эмоционально неуравновешенным он питал ещё меньше симпатии, чем к каким бы то ни было. Но раз уж он решил позволить ситуации развиваться, значит она должна развиваться, ведь так решил именно он, не эта девушка, написавшая первый комментарий, переживающая и эмоциональная, а он, сильный и строгий, это он решил, что будет так, значит так и будет. Потому что он – закон и порядок, истина Намимори в последней инстанции.
«С чего ты решила, что я один? Кто из нас поистине одинок, так это ты, потому что я к одиночеству стремлюсь, а вот ты не можешь его никак избежать».
Кому-то этот ответ показался бы резким, но скрывать своих мыслей Хибари не собирался. Кроме того, в этой фразе содержалось больше правды, чем он говорил когда бы то ни было и кому бы то ни было, и даже нажав на кнопку «Отправить», он никак не мог смириться с тем, что написал о себе так много в ответ какой-то неизвестной девушке, у которой был целый отряд личных демонов.
Весна выдалась непривычно холодной и ненастной: дожди шли каждый день не переставая, и Хару всё реже посещала любимый парк, где можно было кормить птиц или часами любоваться ухоженными аллеями и отвлекать себя тем самым от печальных мыслей.
В один из таких ненастных вечеров, в поздний час, Миура снова открыла страницу своего дневника и обратила внимание на мигающее уведомление: ей ответили.
«С чего ты решила, что я один? Кто из нас поистине одинок, так это ты, потому что я к одиночеству стремлюсь, а вот ты не можешь его никак избежать».
Обида, холодок, пробежавший по спине и ком в горле — как ещё можно отреагировать на такую грубость? Ведь девочка хотела как лучше и она говорила правду, тогда почему?..
«Ты не прав. Ты стремишься к одиночеству и потому ощущаешь себя одиноким и несчастным, а я не хочу этого, потому что в одиночестве не с кем даже поговорить. Почему тебе так плохо?»
Напечатав так, девочка ушла на кухню и, усевшись у окна, глубоко вздохнула. Этот человек совсем несправедлив, но если он такой агрессивный, значит, ему действительно очень больно. Он видит всё в чёрном цвете и с раздражением относится к людям, совсем не видя их положительных качеств... Интересно, он любит животных? Что ж, можно не любить людей, но если любишь животных, значит, ты не так плох, как полагаешь сам или считают другие. Хару решила, что, если пользователь продолжит общение, она обязательно задаст ему этот вопрос и тогда решит, как расценивать его грубость. А быть может, она всё уже решила для себя, вновь комментируя его лишённые какой-либо расположенности и оптимизма реплики и просто хотела доказать себе, что он — не такой, каким себя выдаёт.
К её удивлению, юноша дал свой ответ.
Переписка, пусть не всегда регулярная и нередко, по мнению девочки, резкая, стала, тем не менее, важной частью её жизни, милым и невинным ритуалом, который, как ни странно, помогал Хару разобраться в себе самой. Она разговаривала не с пользователем, а вела беседу со своим “я” и со своими страхами, и каждый ёмкий и полный, казалось бы, даже презрения ответ стал вызовом. Одни убеждения были для Хару совсем чуждыми, вроде тех, что “только слабаки собираются в толпы” или “сила - это главное, а жалобы и нытьё - удел неприспособленных к жизни людей”, другие заставляли крепко задуматься.
Теперь любое утверждение следовало доказывать на практике — или опровергнуть его, прежде чем поделиться своим мнением или усомниться в правильности тех или иных слов. Миура настаивала на вере в лучшее и каждым своим поступком теперь защищала свою улыбку, своё солнце, свой дом, в который вернуться было в радость. Она поддерживала свою уставшую и волнующуюся мать каждый вечер с большим старанием, чем обычно, регулярно навещала отца в больнице и рассказывала ему смешные истории, которые произошли с ней за день.
Улыбка перестала быть защитой как таковой, но стала объектом этой защиты, и мало-помалу к девочке возвращалась её жизнерадостность, уже не показная, но настоящая, идущая откуда-то из сердца, из глубины души. Она отвечала своему угрюмому и непреклонному собеседнику более строго, вызывающе, и её стиль письма стал походить на его стиль — неуверенность, выражавшаяся многоточиями, сменилась твёрдостью, стальными нотками в тщательно продуманных предложениях.
Часто Хару жалела о своём эгоистичном желании доказать неизвестно кому столь ценные для неё понятия, порывалась завершить разговор, быть может, даже извиниться за свою невежливость, но что-то её, в то же время, останавливало от подобного решения. Миура думала об этом человеке каждый день: вспоминала о нём, когда ей хотелось плакать, вспоминала, когда по свинцовому небу проплывали тяжелые облака, ждала его очередную горделивую запись и язвительную насмешку в её адрес. Насмешку...
«Сильные люди не будут притеснять других, даже на словах», - как-то ответила ему на очередной колкий комментарий Хару, когда в тот день была особенно расстроена. И потом отчего-то испугалась, что он закроет от неё дневник или перестанет отвечать вовсе, не понимая, почему она этого боится.
Прошло несколько дней, прежде чем юноша отреагировал на такую выпадку. Смысл его посланий особенно не изменился, но в тот день Миура даже не вникла в него: по-видимому, сильно в тот момент раздражаясь, пользователь невольно выдал своё местоположение, заметив нечто про «дисциплину в Намимори».
«Так ты тоже живёшь в Намимори?» - не поддавшись на провокацию, тут же спросила Хару.
В этот момент раздался телефонный звонок.
«Пожалуйста, приезжайте немедленно», - просил главврач больницы города Намимори.
Что такое мир? Не в частности, а в общем понятии.
«Это всё сущее, которое будет существовать, даже если кого-то не станет. Это система, которая должна функционировать, а не прихрамывать на ту ногу, которая слабее. Если нога не может держать систему, значит эту ногу нужно отрубить и на её место пришить новую, более крепкую и выносливую, чтобы система стояла».
Хибари не мог припомнить того времени, когда изъяснялся образно. Не чтобы донести смысл своих убеждений до кого-то, как он делал это сейчас, а вообще. Ему казалось, что он всю жизнь говорил только по существу и прямо, порой ему начинало казаться, что и думает он также – по существу, прямо и только по делу. Абстрактные мысли вызывали недоумение, как чёрная собака с зелёными лапами – парадокс, не свойственный природе этой собаки окрас, глядя на такую, только лишь возникал вопрос: «Зачем так происходит?». Этот же вопрос, сидя перед экраном ноутбука и рассуждая на конкретные темы абстрактными фразами, Хибари себе и задавал.
Самоуверенный, резкий, не нуждающийся в друзьях и общении парень – сила, честь и совесть всея Намимори, объяснял какой-то незнакомой девушке свои жизненные позиции, слушал её сопливый лепет в ответ и продолжал дискуссию в попытке не то добить её аргументами, изложенными понятным ей языком, не то… нет, вот этому «не то» нет места в его жизни. Он жил и сможет прожить без общения с невидимым пользователем, потому что он – Хибари Кёя.
Но на каждый ответ девушки, парень писал свой, иногда резче, чем обычно, когда возвращался домой в дурном настроении, иногда мягче, когда сидел за ноутбуком в кабинете дисциплинарного комитета, грея руки о чашку со свежим зелёным чаем. Он видел, как изменяется она под его влиянием, троеточия и неуверенность со временем пропали, ответы стали сильнее, аргументированнее, настойчивее. Он ощущал, как хрусталь её души становится толще и плотнее, и ему было удивительно осознавать, что, чувствуя это, его ответы невольно становятся мягче и благосклоннее.
Правду говорят, что незнакомому человеку можно доверить всё.
И они разговаривали обо всём, завуалировав истину образными примерами, убрав полуэмоции и оставив только самую суть – если гнев, то всепоглощающий, если радость, то всеобъемлющая. Оставляя редкие комментарии, он знал, что когда вернётся на свою страницу через несколько дней, она ответит ему, но только как на этот раз? Радостно или резко?
И однажды своим напором она выудила из него информацию, которой они предпочитали не делиться. Он выдал своё местоположение – Намимори. И, вроде бы, он и пропустил сий факт, как ненужный, но она заострила на этом внимание. Хорошо ещё, что не понеслась ничего болтать про судьбу и карму. Видимо, достаточно хорошо начала его понимать и заведомо осознала, что в ответ на размышления о подобном прочтёт только то, что персонально она сочтёт за грубость.
После этого вопроса Хибари вернулся в её блог и нашёл несколько фотографий Центрального парка. Надо признать, он особенно красив осенью... если бы только не эти надоедливые вечноорущие толпы детей.
И на вопрос о местоположении Кёя ответил коротко «Да». Она поймёт, что дальше продолжать вопросы на эту тему бессмысленно: пусть некоторые вещи всё же останутся в тайне.
И тема разговора вновь сменилась. А когда девушка вновь написала про улыбку, это была уже не просто попытка изменить его мир и подбодрить, это был аргумент, сильный и чёткий, против которого Кёя, проникшийся уважением к девушке, сумевшей побороть свои комплексы и защитить то, что ей дорого, не мог ничего противопоставить. После такого аргумента он мог только улыбнуться, едва заметно, скрыв от самого себя то, что улыбка эта не ехидная, а искренняя.
* * *
В один из холодных ноябрьских дней в ответ на достаточно объёмный комментарий, она написала всего одно предложение:
«Приходи в пятницу в кафе, что в Сквере, к пяти вечера. Если ты не придёшь, я всё пойму и больше не посмею беспокоить тебя, но я буду ждать…»
Узрев троеточие, Хибари на мгновение замер. Казалось бы малость, но он знал, что оно может обозначать, и сердце парня невольно сделало на один удар в минуту больше обычного. Что-то случилось, и она просит его помощи, так открыто и так отчаянно, как самое настоящее…
- Травоядное, - недовольно фыркнув, Кёя захлопнул крышку ноутбука, никак не ответив на комментарий.
Прошла, наверно, неделя, с тех пор как Хару узнала о том, что неизвестный пользователь интернет-дневника обитает в Намимори. Его краткое, но благосклонное «Да» оканчивалось решительной точкой, перечёркивающей все возможные дальнейшие расспросы, но девочка, постепенно осознавая, с кем общается, не посмела бы продолжить эту тему. Вместо этого она почему-то начала рассказывать ему про жизнь — про жизнь вообще, и про её, в частности: без чего-либо конкретного, в ярких образах, полушутливых и полусерьёзных фразах, фотографиях, цитатах...
Приходя в школу рано утром, она старательно направляла свои мысли в сторону сухих текстов и по-своему скучных формул, оттачивала свою речь, умело скрывала своё беспокойство и беззаботно веселилась с одноклассниками. Возвращаясь домой, она старалась не смотреть на землю и не обращать внимание на гуляющие вместе семьи, а обращала взор исключительно на небо, бескрайнее, жемчужно-серое, окутавшее Намимори зловещими, равнодушными к людским судьбам тучами. Она больше не пряталась от дождя, подставляя холодным каплям свои озябшие, иногда чуть дрожащие ладони, и улыбалась им и тому неизвестному человеку, который — как знать? - быть может, в эту же самую минуту точно так же мокнет под дождём и скорее всего и не вспоминает о ней.
Даже не сомневаясь в этом, девочка, спустя каждые несколько дней посещая дневник, неизменно обнаруживала там новый комментарий и осознавала, что ждёт его с той же тревогой и той же надеждой, с какой ожидала очередного телефонного звонка или приходящей с работы матери, уставшей, обеспокоенной и такой родной...
Когда та вдруг заболела, Миура поняла, какая хрупкая, слабая у неё душа и как иллюзорен тот щит, каким она закрыла себя от внешнего мира. Не стена отчуждения, не оптимизм, ни самая глубокая обида не были сравнимы с этим тонким хрусталём доверия к миру, который вдруг разбился вдребезги, и по осколкам которого девочка сейчас ходила.
В этот вечер Хару забилась в угол и полночи тихо плакала, не зная, как ей защитить свою маленькую, но такую любимую семью. Это всего лишь болезнь, простуда, и мать скоро поправится, но почему она не выдержала сейчас, когда было приложено столько усилий, чтобы поддержать ею и сберечь? И почему в тот день врач сказал именно то, что он сказал? Её ли в том вина? Виновата ли она в своём эгоистическом желании быть защищенной и окруженной любимыми и дорогими ей людьми? Почему мир не улыбается в ответ?
Никто не смог бы ей разъяснить. Никто, кроме угрюмого незнакомца, на любой из подобных вопросов ответившего бы в том же тоне, что и в предыдущие разы: «Жизнь только для сильных. Если ты не выдерживаешь испытания, ты умрёшь. Выдержишь — будешь жить дальше. Жалуются только слабаки».
Он не раз давал понять, что если система не работает, то она лжива, а любое мировоззрение, основанное на доверии, уступках и туманном аморфном долгу перед кем-либо и есть ложь, созданная, чтобы управлять стадом.
И система, которую так яростно защищала Хару, перестала работать, насмехаясь над её попытками поменять мир и его окружение.
“Нет”.
Дыхание становилось всё более спокойным. Дрожа от недавнего плача и возрастающего негодования, девочка сжала свои колени.
Этот человек не будет над ней смеяться. Она зашла уже слишком далеко, чтобы так просто отказаться от самой себя и поддаться внешним обстоятельствам, чтобы признать, что ошиблась, чтобы как «слабое травоядное», лишь безропотно принимать свою судьбу. Она должна увидеть этого человека, чтобы по его глазам прочесть, чего он стоит и какой силой обладает. Но кем бы он ни оказался, она продолжит доказывать себе — прежде всего, себе — что из любой ситуации есть выход, и найти его можно, не всегда опираясь на грубость и холодность.
«Приходи в пятницу в кафе, что в Сквере, к пяти вечера. Если ты не придёшь, я всё пойму и больше не посмею беспокоить тебя, но я буду ждать…»
Оставалось три дня до операции, которую должны были сделать её отцу, три дня до пятницы, три дня до того, чтобы решилась судьба маленького, осколочного мира, бьющегося в груди, живущего в самом сердце Хару. Три дня — и станет ясно, кто был прав.
Миура заставила себя забыть о юноше на это время и жила так, как будто ничего не знала ни о нём, ни о его жестоких словах, ни о том, что они оба существуют в ритме одного города, дышат одним воздухом и видят одно и то же небо. Одно и то же — и в то же время для каждого — своё.
Рано утром, когда часы едва пробили шесть, Хару открыла страницу и, игнорируя мигающее уведомление, оставила запись в своём дневнике:
«Улыбка — это всё, что мне сегодня поможет. Случится то, что должно случиться».
Глубоко вздохнув, она вдруг ощутила прилив спокойствия и уверенности в своих силах, будто маленький мир, расколовшись, стал трансформироваться в нечто новое, пока ещё юное и беспомощное, но уже верившее в то, что мир улыбнётся. Обязательно улыбнётся.
...Сжав своей руке мобильный телефон, Миура не сводила глаз с его экрана. Ровно пять. Началось. Или, быть может, уже закончилось, кто скажет наверняка? Только тот человек, которого она ждала, не надеясь на его появление.
Хару сидела в кафе за столиком прямо у окна, недалеко у входа, и сквозь дождевые капли, залившие стекло, видела уютный сквер, промокшие скамейки и спешащих куда-то людей, державшихся за ручки зонтов, будто за нечто спасительное, сумеющее защитить.
Время будто остановилось: не спешил остывать кофе, обволакивая лицо приятным горячим паром, не спешили официанты, с домашним гостеприимством встречающие каждого гостя, не спешили цифры на экране телефона, неохотно отсчитывая «01...10...35...». Целая вечность, вмещающая в себя переживания осени, её краски, её слёзы, её мечты.
Иногда девочке казалось,что кто-то следит за ней взглядом, но, оборачиваясь или стремясь получше увидеть улицу за окном, она убеждалась, что это или терпеливый официант, ждущий её заказа, или её собственное воображение. Ещё пятнадцать минут, ещё десять...
Когда совсем стемнело, Миура толкнула тяжелую дверь и поёжилась от холодного, колючего ветра и косых дождевых капель, режущих, как стекло. Небеса плакали, и дождь перешёл в ливень, лишив Хару и тепла, и уюта. Она не взяла с собой зонтик.
* * *
С момента её последней записи в дневнике прошёл месяц, а за ним — другой. Давно кончился ноябрь, асфальтовая дорога была бережно укрыта снегом, согревшим её от осенних слёз, а деревья горделиво расправили свои ветви, усыпанные белоснежными, сверкающими на солнце пушистыми комочками. Город дышал глубоко и спокойно, будто на самом деле позабыв прошлогодние беды и вселяя в людей уверенность в завтрашнем дне.
Хару протянула ладони, и на мягкие тёплые варежки упала снежинка, и тут же, рядом — вторая. Соприкоснувшись друг с другом, они начали таять, пока не превратились в маленькие капли-слезинки.
Уверенно девочка зашагала в сторону сквера, укрывшего от суетливой толпы и порывистого ветра маленькое кафе. Дойдя до его дверей, Миура огляделась по сторонам, а затем, улыбнувшись своим воспоминаниям, отошла от них и направилась к заснеженной скамейке, одиноко стоявшей неподалёку.
Подумав с минуту, Миура всё же вытащила из кармана чуть помятый конверт нежно-розового цвета и зачем-то оставила его на скамье. Она, как и в тот раз, не надеялась, что этот человек когда-нибудь придёт сюда, и уж конечно не обнаружит это послание, но...
«...но ты сделал меня сильнее. Эта улыбка — для тебя».
Хару больше никогда не вела дневник.
Мир не закончился, мир не рухнул от того, что одной маленькой девочке стало плохо. От того, что страдают многие, планета не перестанет крутиться вокруг свой оси, время не замедлит ход, а маленькая девочка просто продолжит страдать, пока её жизнь не оборвётся, либо пока она сама для себя не решит утереть слёзы и перестать мучиться по не важно какому поводу, быть может, даже по тому, который выдумала для себя сама. И пусть Хибари знал, что поводы именно эта девочка выдумывать не станет, он не собирался ей помогать. Почему? Потому что, если они сама не справится, то так и будет всю жизнь на кого-то надеяться: на маму, на папу, на добрый взгляд собаки, на незнакомца, с которым изредка общается в сети, – на любого, лишь бы только не на себя. И дело заключалось не в том, что сердце Хибари твёрдое как камень (хотя, отчасти, и поэтому тоже), а в том, что он готов был потратить частицу своего времени на то, чтобы сделать кого-то небезнадёжного сильнее. А свою случайную собеседницу, общение с которой продолжалось уже полгода, он как раз таковой и считал.
Как он успел понять из общения с ней, в её семье были проблемы и трудности, как и в любой отдельно взятой семье, но они упорно старались всё преодолеть вместе, и было даже интересно следить за событиями в их жизнях, которые девочка упорно пыталась завуалировать словами, эпитетами, метафорами, иногда гиперболизируя, а иногда наоборот преуменьшая. Пока текла такая жизнь, всё было хорошо, но это троеточие… внезапно вылезшее спустя несколько месяцев уверенности в своих словах, оно перечёркивало всё, что было сделано, и это раздражало.
Но, тем не менее, целый день, и во время учёбы и несколько часов после обеда кое-что не давало ему покоя в это чёртову пятницу, поэтому Кёя включил ноутбук и открыл блог своей собеседницы, последняя запись в котором гласила:
«Улыбка — это всё, что мне сегодня поможет. Случится то, что должно случиться».
Опять твёрдо, уверенно, девушка уже всё для себя решила. Решила, что не будет плакать, решила, что воспримет любой удар судьбы или любую её поблажку, как должное, стало быть… это троеточие было попыткой привлечь только его внимание, мимолётной слабостью, которой она поддалась, поборов нерешительность. Это троеточие было проявлением недюжей силы, и, поглощённый своими мыслями и не знающий всех аспектов жизни именно этой отдельно взятой семьи, Хибари этого не заметил.
- Босс, куда Вы?
- Прогуляться.
- В такую погоду? Босс?
Но дверь уже, скрипнув петлями, закрылась за Президентом Дисциплинарного Комитета старшей школы Намимори. На ходу надевая осенний плащ, Кёя медленно шёл по коридорам опустевшей школы. Всё здесь было ему знакомо, каждая выщерблина на полу, каждый отколотый угол, каждая царапина на стекле. Парень знал и каждую ногу, которая ступала ежедневно по этому полу: некоторые из них пытались заехать ему в челюсть, некоторые он почти что отрывал в наказание, некоторые учились с ним в одном классе, некоторые даже пытались с ним подружиться.
- Товарищи, - медленно произнёс вслух это слово Хибари, будто пробуя его на вкус.
Он мог смело назвать своим товарищем Сасагаву Рёхея. В самом деле, не было другого человека на свете, который мог бы так активно и с жаром с ним разговаривать. Все сразу терялись, прятались под ближайшие парты, стоило бросить в их сторону строгий взгляд, но не он. Он был уверен в том, что делает и чего он хочет. Так же, как и девушка, с которой Кёя прообщался более полгода. Но мог ли он назвать её своим товарищем? Пожалуй, да, и даже с большей уверенностью, чем он мог бы это сказать про бешеного спортсмена.
Но вопрос был в другом – сделает ли он это когда-нибудь вслух?
* * *
Свинцовые тучи заволокли всё небо, ветер был нерезким, но противным, капли дождя упорно капали на землю в больших количествах, превращая ручейки в реки, а из случайных луж делая озёра. Дойдя до сквера, Кёя поднял глаза к небу и тут же недовольно насупился, про себя грозясь забить до смерти все дождевые облака в этой галактике. А потом взгляд его заметил толпу прыгающих по лужам ребятишек, и руки парня невольно потянулись за тонфа. Но, как оказалось, на деле ему достаточно было шикнуть, и всю малышню, готовую разреветься, как ветром из сквера сдуло.
Быстро посмотрев на экран мобильника, юноша перевёл взгляд на витрину кафе. Людей было не так много, что было вполне объяснимо, вечер пятницы, холодный и сырой, куда приятнее было укутаться в плед и устроиться в кресле с книгой, нежели куда-то идти, чтобы выпить кофе.
За столиком возле окна, в уголке сидела девушка, щуплая, невысокая, волосы её были забраны в высокий хвост, она нетерпеливо тарабанила пальцами по столешнице, а перед ней стоял кофе, к которому она не притрагивалась. То и дело она поглядывала на мобильник, а потом поднимала глаза и смотрела на присутствующих, входящих в кафе или людей.
Само по себе приглашение Хибари в кафе было глупым, разве этот парень пойдёт куда-то, где так много людей? С другой стороны, девушка выбрала одно из самых немноголюдных кафе, да, к тому же, рядом со сквером, который они оба любили. Вернее, любила она, о своих пристрастиях он ей ничего не говорил. Значит, помимо того, что это приглашение было просьбой, оно было ещё и вызовом для них обоих. Для неё – написать, а для него – прийти.
И вот, когда он уже почти готов был принять своё поражение, дождь прекратился, как будто кто-то принял душ и закрыл кран, резко и неожиданно. А через несколько минут из-за туч выглянуло солнце, вернее, один лишь только его лучик, но когда он скользнул по фигуре стоящего за деревом Хибари, он готов был поклясться, что девушка смотрела на него в упор.
Лицо Кёи оставалось беспристрастным, он ответил смелым прямым взглядом. Именно тогда он понял, что не войдёт в это кафе. Он не станет товарищем для этой девушки, он станет тем, благодаря кому она станет сильнее, единовременно и навсегда.
И он покинул парк, а у порога его дома его вновь нагнал дождь, зарядивший в два раза сильнее, чем до этого.
* * *
С момента его последней записи в дневнике прошло три месяца, зима подходила к концу, но желание укутаться в чёрный вязаный шарф не проходило. Время от времени он прогуливался в сквере и мимо него. Думал ли, что рано или поздно он встретит здесь свою собеседницу? Кто знает, о чём вообще этот юноша может думать? Это же Хибари Кёя!
В одну из таких прогулок он увидел промокший конверт на одной из лавочек. Чернила почти размыло от снега, но на нём можно было прочесть одно слово, понятное и выделяющееся лучше остальных.
- Эгао, - негромко произнёс Хибари. – Улыбка, - и что-то отчасти ностальгическое заставило его легко улыбнуться своим мыслям.
Для чего людям воспоминания? Некоторым они нужны, чтобы переживать моменты своей жизни и радоваться, некоторым, чтобы переосмысливать свои ошибки и не поступать так же в будущем, а Хибари Кёе они нужны для того, чтобы улыбаться, потому что именно в этих воспоминаниях хранится причина, по которой он улыбается не всегда ехидно, но иногда и искренне. Но в них же живёт единственный человек, которому за 15 лет своей жизни он захотел так улыбнуться. И именно там, в этих воспоминаниях этот человек и останется.
Кёя больше никогда не вел дневник.
Фэндом: Katekyo Hitman Reborn!
Автор: I-shka (в роли Хибари), arbusto (в роли Хару).
Бета: I-shka, arbusto (самобета такая самобета, ноблин, мы бетили чуть ли не в два раза дольше, чем писали! >_<").
Действующие лица aka Пейринг: Hibari Kyoya/Miura Haru (1886).
Рейтинг: G.
Размер: миди (midi), 10 713 слов.
Жанр: романтика (romance), ангст (angst), ролёвка (round robin).
Саммари: “Интернет-дневники. Два одиночества. Они будут всю жизнь хранить свой самый главный секрет...”
Предупреждение: OOC (Out of Character) мы пытались удержаться в канонах, но хз, получилось ли, так что без роялей в кустах; missing scene (пре-канон), временной коллапс (Ирие Шоичи даже не подозревал, что план такой хитрый!).
Комментарии: приветствуются.
Размещение: не возбраняется, особенно если учесть дисклеймер и не видоизменять шапку.
Статус: закончен, но нет гарантии, что вы не увидите продолжения.
Дисклеймер: все права на вселенную Katekyo Hitman Reborn! и его персонажей принадлежат создавшей эту мангу Амано Акире (Amano Akira); за концепт истории благодарим пользователя, подавшего заявку с подобным содержанием и вдохновившего нас на выполнение и перевыполнение данной заявки (ссылка на заявку).
А зачем улыбаешься ты?
“Только когда человек оказывается лишенным внешнего бытия, подобно зиме, есть надежда, что в нем зародится новая весна”.
Руми
Руми
“Надо не забыть непременно посетить ту самую кондитерскую, о которой мне говорили!” - восторженно думала Хару, самая обыкновенная ученица не самой рядовой средней школы, пока возвращалась с занятий домой. Весна всё увереннее вступала в свои права, возвещая о своём приходе птичьими перезвонами поутру и пробуждая людские сердца от уже привычной для них серо-дымчатой тоски. Она играла нежно-муаровыми красками парковых деревьев, брусьяновыми переливами закатов и пока ещё хмурым, но по-своему красивым переливчато-серебристым небом, словно сама природа, хоть и не желала более сдаваться в холодные объятия зимы, робела и никак не решалась расцвести.
Но девочка всё так же улыбалась и с почти детским, невинным восторгом любовалась столь пока ещё печальной для многих красотой. Она видела лишь знакомые ей, ухоженные улицы и яркие витрины, и даже озябнув от колюче-холодного воздуха, не менялась в своём добродушном настроении. До сегодняшнего дня.
Дома ещё никого не было, когда Хару вернулась домой. Теплота и уют жилища причудливо переплетались с ощущением еле заметного одиночества, воздушного, не горького, ещё не душащего своей неизбежностью и всепроникновением. Оно выглядывало из-за углов, витало беспокойным духом на крохотной кухне и пока ещё робко пряталось в складках занавесок, которые с озорством трепал ветер.
Быстро кинув сумку на кровать, девочка пропела пару строк из её излюбленных оптимистичных песенок, закружилась, затанцевала по комнате, а потом, рассмеявшись, направилась на кухню заваривать чай.
“Жаль, что отец ещё на работе - я бы тотчас же рассказала ему всё, что произошло сегодня!”
Так думала Хару каждый день и с нетерпением ждала возвращения родных домой, но, конечно, не всегда находилась свободная минутка для подобных откровений. Ученица должна делать уроки и рано ложиться спать, отец должен зарабатывать деньги и обеспечивать семью, матушка обязана вести хозяйство и заботиться о домашнем очаге... Самая обыкновенная модель самой обыкновенной жизни, и даже учась в школе, которая для многих была недоступна, Миура ощущала себя, как и следовало себя ощущать - обыкновенной. Судьба её проста и незатейлива, “простое женское счастье”, о котором пишут в многочисленных лайт-новеллах: возлюбленный, женитьба, много детей и забота о своём благоверном, а в свободное время - покупки, судачество с соседками и подружками, создание домашнего уюта и постижение кулинарного искусства. Не в этом ли счастье человека - простота желаний?
Тем не менее, этот год принёс и другие ощущения и желания. Хотелось мечтать, приблизить время счастья и благополучия, увидеть и почувствовать в жизни нечто, отличное от переживаемого в прошлые годы. Хотелось... быть может, больше внимания, а может, нечто большего, чем внимание?
Пальцы быстро стучали по клавиатуре, и те стрекотали, отзывались послушно и переносили на экран монитора все сокровенные мысли своей хозяйки. Хару, втайне от всех, вела дневник. Она завела его примерно два месяца назад и буквально изливала душу электронному другу, потому что у любого человека появляются такие мысли, которые не расскажешь никому на свете. Даже близкой подруге. Нет.
Девочка на минуту задумалась, прежде чем продолжить печатать.
Особенно близкой подруге.
Никто из её одноклассников не знал об этом дневнике. Там не упоминались какие-либо имена и названия достопримечательностей, поэтому Миура могла быть уверена, что её не опознают по записям несколько абстрактным, в которых перемешивался как дикий восторг по поводу пирожных из лавки господина Танаки, так и плохо скрываемая тоска по чему-то возвышенному (“Эти клёны в нашем парке, когда на них падают лучи заходящего солнца, светятся как золотые. Жаль, но мне иногда кажется, что я одна вижу их красоту...”).
Закончив свой рассказ о мокрых асфальтовых дорожках и кормлении птиц у ещё неработающего фонтана, девочка перечитала его и вдруг ощутила лёгкий холодок. Сердце застучало чуть быстрее. Что это? Страх?
Никто никогда не узнает, кто она на самом деле, кто эта Хару, экспрессивная, активная, всегда заводная и оптимистично-настроенная девчонка, не унывающая и увлекающаяся порой очень странными вещами. Всегда улыбаться - тяжкий труд, особенно если иногда хочется погрустить.
Курсор мыши словно сам собой потянулся к ссылке “удалить запись”, но нажать её Хару так и не решилась. Пусть останется. Никто и никогда её не прочитает.
...Уже через десять минут Миура и думать забыла о своём дневнике: она не перечитывала то, что писала, разве что только для того, чтобы отредактировать текст, потому что вспоминать о некоторых мыслях не хотелось. Выскажешься - станет легче, а окружающим людям нужно дарить радость и улыбку, и тогда они будут счастливы, а вместе с ними - и ты сама.
Как оказалось, не все люди думают подобным образом. Случайно найденная запись другого пользователя заставила Хару вчитываться в каждую написанную им строку, а затем - вздрогнуть от непонимания и удивления: неужели этот человек настолько несчастен, что пишет подобное? Ему совсем не с кем поговорить? И нет друзей? Как, должно быть, ему плохо живётся на свете...
Хару тотчас же захотелось написать этому пользователю что-нибудь ободряющее. Этот серо-чёрный фон дневника, моноширинный мелкий шрифт, сухое изложение мрачноватых взглядов на мир... Что ему ответить?
“Улыбнись...”
Почему она должна ему отвечать? Она сама не лучше. Может быть, стоит признаться, что записи были открыты до сих пор лишь для того, чтобы кто-то их прочёл, но теперь, теперь она видит, что подобные рассказы могут и огорчить людей. Почему она не пишет только радостные вещи, как она делает в школе и с друзьями? Только улыбка, только хорошее... только неправда.
И прежде чем Хару передумала и закрыла дневник, в двери щёлкнул ключ, и, воскликнув “Наконец он вернулся!”, девочка побежала встречать отца, не заметив, как задела клавишу.
“Улыбнись...” - гласил единственный комментарий в дневнике.
"В одиночестве человек часто чувствует себя менее одиноким".
Джордж Гордон Байрон
Джордж Гордон Байрон
Влажные волосы пахли какими-то садовыми цветами, запах был насыщенный, но не резкий, приятного в нём было мало, но и отвращения он не вызывал, как, впрочём, всё, к чему прикладывала руку его мать. Занятая деловая женщина, уверенная в себе и несколько резкая – характер Кёя явно унаследовал от неё. И за перманентное отсутствие дома он её не винил, ибо сам был таким же, и если бы она начала требовать внимания сына, то, скорее всего, получила бы вежливый, но категоричный отказ. Ему вполне хватало того, что он был окружён ею: шампунь, цвет ковра в его комнате, тарелки, с которых он ел свою любимую еду, - всё это выбирала она. В целом, женщина была не лишена вкуса, но это не волновало Хибари, он научился жить самостоятельно, не требуя и не получая родительской ласки и даже наоборот – отвергая её проявления и подобия. Он был окружён своей матерью – этот насыщенный запах садовых цветов был точь-в-точь как она, тепличный, ухоженный, изысканный, но не вызывающий никаких эмоций.
С детства он был приучен к дисциплине, статус и положение в обществе, а также количество зарабатываемых родителями денег вполне позволяли нанять ему не одного и не двух гувернёров и учителей, но, что знаково, больше всего Кёя прикипел к каратэ. Его не волновало, кто и как его преподавал, мальчику нравилась битва, он видел в ней себя – постоянно сражающегося за право самовыразиться; за нехваткой внимания, он привык делать это через боль. Боль привлекает внимание, оживляет память, люди всегда помнят, кто и как им сделал больно. Возможно, поэтому маленьким Хибари и взял в руки тонфа – через металл память оживляется лучше, и даже он не сможет теперь точно сказать, сколько воспоминаний отражает поверхность его оружия.
С детства его приучали к порядку: чистить зубы два раза в день, складывать вещи на место, вытираться насухо после мытья, и все эти требования он неукоснительно выполнял, потому что таким образом поддерживался установленный порядок и поэтому к нему лишний раз не приставали с нравоучениями. Но никто не знал, что Кёе нравилось ощущать, как капли сбегают с волос по щекам, а потом по шее и по груди. Поэтому он подолгу стоял в душе, вдыхая аромат эти садовых цветов и ждал, не желая прекращать путь воды вниз, к его ногам.
В один из осенних дней, когда учебный год был в самом разгаре, вернувшись домой раньше обычного и приняв душ, в течение которого его полотенце и он сам насквозь пропахли чайными розами, Кёя и понял одну вещь – ему надоело разговаривать со стенкой. Обычно только она и могла выслушать всё, что было у него на уме, она, да висящая рядом боксёрская груша, но иногда этого недостаточно. Именно это парень и понял в тот поздний весенний день – ему хотелось облечь мысли в слова. Это отнюдь не отменяло того, что он сменит физическое общение с людьми на вербальное, нет, просто каждому нужно иногда говорить.
Так он и начал вести интернет-дневник.
Он не употреблял имён, порой его записи были короткими и выражали лишь одну законченную мысль или говорили о том, что только ему одному будет понятно. Он не общался с людьми даже в интернете, порой один вид некоторых дневников вызывал у него непреодолимое желание забить свой ноутбук до смерти за то, что он вообще смеет ему такое показывать, поэтому очень быстро Кёя привык просто открывать свою страницу, писать, что хотел сказать, и тут же её закрывать; он не перечитывал записи, как не обдумывал уже совершённые ранее поступки, он знал, что поступает правильно, раз поступает именно так, а значит незачем обдумывать содеянное по тысяче раз, пусть самоанализом занимаются другие - слабые и неуверенные в себе травоядные.
Но в тот вечер, когда только-только зацвела сакура, знаменуя начало нового учебного года, в тот вечер его стена, которой он отгородился от внешнего мира, дала трещину, произошло то, чего он никак не мог ожидать – он обнаружил в своём дневнике комментарий, первый за полгода, которые он вёл дневник. Хибари было лестно осознавать, что он не волнует тех, кто не волнует его. Ему было достаточно того, что его боялись настолько, что даже в блоге не думали ни слова сказать против его убеждений. А теперь всё самомнение грозило кануть куда-то в тар-тарары, некий пользователь советовал ему…
- Улыбнуться? Пф, что за чушь, - рука изящно, но торопливо захлопнула крышку ноутбука.
Если бы какой-нибудь человек в реальной жизни посоветовал бы Хибари нечто подобное, он тут же оказался бы забитым до смерти, потому что травоядные не имеют права указывать, что ему делать. Интернет-пользователь максимум, что мог получить, это удалённый комментарий и чёрный список, но Кёя ничего из этого не сделал. Возникал логичный вопрос – почему он не закрывал комментарии или весь дневник? Он верил, что никто и слова ему не скажет или же ему просто было всё равно кто и что может сказать? Если первое, то он и сам уже прекрасно понял, что ошибся, рано или поздно, но в интернете тебе обязательно что-нибудь скажут, но ошибка эта не особо ущемляла самолюбие, ибо сказанное, а вернее, написанное, могло быть от всей души. Но ведь если брать в расчёт второе, то это его не должно волновать, но, почему-то бередило и не давало покоя.
Зачем же ему это сказали? Неужели он настолько мрачно излагал свои мысли, что тот, кто не убежал и не промолчал, как это сделали остальные, решил попытаться поднять ему настроение, а, стало быть, исправить его и его устоявшийся ход мысли и порядок дел? Этот чёртов комментарий вносил сумятицу в самое существование Хибари Кёи, он будто груша, выросшая на яблоневой ветке – удивительный, необъяснимый и такой притягательный в желании узнать, почему же он здесь появился.
Рука скользнула по крышке ноутбука, поднимая её, а пальцы, пробежавшись по клавиатуре, оставили в ответ всего одно слово:
«Зачем?»
“Правда, бывают трудные минуты, но сопротивляйся им - повернись к дурному спиной, и твоя внутренняя весна не обманет тебя”.
Тит Лукреций Кар
Тит Лукреций Кар
Несколько дней Хару не вела дневник и не подходила к своему компьютеру: уроки и домашние задания, весёлые праздники и школьный фестиваль, покупки, незатейливые и поднимающие настроение - всё это затянуло и заставило забыть как грустные мысли, так и мрачный, окрашенный в серо-чёрные тона мир неизвестного человека, которому девочка осмелилась дать совет.
Наконец, настало воскресенье, которое Хару решила провести дома. Как давно вся семья не собиралась вместе за одним столом! Конечно, почти все вставали рано утром и завтракали одновременно, равно как и делили вместе ужин, но то была всегда поспешная трапеза, без души, без откровенных разговоров, словно люди, живущие в этом доме, всего и представляют собой, что безликую ячейку общества. Видимо, поэтому Хару так любила шумные компании друзей и посиделки с подружками: много смеха, невинные секреты, чаепитие и чувство единения, пусть не всегда настоящее, пусть не всегда то, что хотелось бы получить от близких людей, но тёплое, заботливое ощущение дружественности и уюта, то мимолётное и в то же время глубокое, что его нельзя променять ни на что.
И вот сегодня родные стены дома отражали такой же смех, те же шутки и те же задушевные разговоры, что так любила слышать девочка в кругу своих одноклассников. На душе было тепло...
«Улыбнись — и мир улыбнётся в ответ».
* * *
...Порывистый ветер дерзко вырвал из рук Хару зонтик и начал терзать его, как терзает хищный зверь свою жертву, выворачивать спицы и больно хлестать, будто плетью, дождевыми каплями. Девочка побежала по дороге и успела поймать его, а затем, натягивая на себя капюшон, укрылась под навесом магазина, переводя дух.
Вся ветровка, конечно, уже насквозь промокла, холодные капли стекали по замёрзшим пальцам, да и обувь, как оказалось, была выбрана совсем не по погоде. Сегодня всё не клеилось и растворялось неумолимо, как растворяется тонкая бумага, упавшая в грязную лужу.
Вздохнув и будто бы по привычке слегка улыбнувшись, Хару сжала в руках свой зонтик и побрела домой, не дожидаясь, пока погода перестанет неистовствовать. Ей хотелось поскорее дойти до крыльца родного дома, лечь на кровать и, быть может, тихо поплакать в подушку... Совсем недолго, чтобы стало полегче, незаметно, пока не вернулась мать, только сегодня... Только сегодня, пожалуйста, можно?
Её горячо любимый отец попал в больницу, и хотя врачи заверили, что его жизни ничего не угрожает, здоровье серьёзно пошатнулось. Рекомендации звучали одинаково: больше отдыхать и меньше нервничать, но, как оно обычно и бывает, слова не доходят до сердца, если то поддалось рассудку и не смеет выразить свои чувства. Добродушный человек, отец достаточно оптимистично относился к жизни и отшучивался, что бы ни происходило, хотя в определённые моменты и говорил очень серьёзные вещи с тоном, не терпящим возражений. Он и теперь шутил, утешая дочь и жену и мимоходом извинялся за то, что причиняет столько проблем — ведь кто знает, как долго ему находиться в больнице, как долго он не выйдет на работу?
Хару подыгрывала родителям, не смея беспокоить их и всем своим видом и поведением показывая, что она сильная и тоже верит в лучшее. Как может быть иначе с человеком, который улыбается миру?
Но мир такой хрупкий. Он может быть разрушен очень легко, и оттолкнуть от себя любого в своей обиде, и тогда улыбаться ему опасно. Ещё опасней плакать.
Так легко может прекратиться беседа с дорогим человеком, так легко по щекам начинают катиться слёзы, так легко ветер вырывает из рук зонтик... И так трудно, так трудно становится улыбаться, чтобы люди вокруг, чей мир ещё не рухнул, не беспокоились зря, не чувствовали себя неловко, пытаясь понять, как утешить, не смотрели с жалостью. Люди должны — и могут — быть счастливы, и если твоя улыбка поможет хотя бы одному из них прожить ещё один день спокойно и счастливо, это стоит твоих личных эмоций, рвущихся из сердца, как тот сломанный, потрёпанный зонтик рвался из цепких объятий ветра...
«Зачем?»
Это был вопрос, обращённый не к Хару, но к самой её душе, хотя человек, оставивший комментарий в дневнике, лишь отреагировал на случайно данный ему совет, которому, разумеется, и не подумает следовать.
Несмотря на то, что случилось в семье и несмотря на многочисленные переживания, важные и не очень, но скрываемые Хару ото всех, она продолжала видеть мир как нечто прекрасное. Солнце восходит каждый день, заливисто поют птицы, мягко шуршат листья на ветру, в классе всё так же смеются ученики и ворчит учитель, а пирожные с заварным кремом всё так же вкусны. И неизменно тепло, когда твои плечи обнимает некто, дорогой тебе, и неизменно утешающе звучат его слова, которые девочка проносила через всю свою жизнь: «Улыбнись — и мир улыбнётся тебе».
Но мир этого пользователя был другим. Ему вряд ли говорили подобные слова, а если и так, то он быстро в них разочаровался. Его реплики отличались резкостью, отточенностью, краткостью. Каждое предложение заканчивалось точкой, будто подтверждая твёрдость намерений и убеждённость в своей правоте. Ни многоточий, ни эмотиконов, ни сомнений. Даже если в постах был заключен какой-то вопрос, он был тщательно замаскирован — казалось, даже от самого себя.
Миура, будучи эмоциональным человеком, стало даже не по себе, и она на мгновение даже пожалела о том, что как-то прокомментировала этот дневник. И в то же самое время любопытство и желание помочь оказались сильнее. Ей, Хару, очень тяжело. Каково же ему?
«Когда улыбаешься... себе или другим... на душе становится тепло...» - медленно, тщательно подбирая слова, печатала свой ответ Миура. Она не совсем понимала, зачем она это делает, но продолжала печатать, будто не ему, а себе доказывая и показывая, как отношение к окружающему миру может изменить если не всё, то очень многое. Она старалась облекать свои мысли не в эмоциональные и восторженные реплики с обилием смайликов, как привыкла это делать в своём дневнике, но аккуратно, кратко, аргументированно. Так пытаются подстроиться под человека, когда копируют его жесты, мимику, темп речи, так хотят открыться и понять...
«...ведь мы не одни, даже когда верим в это».
"Именно встреча с одиночеством, в конечном счете, делает возможной для человека глубокую и осмысленную включенность в другого".
Ялом И.
Ялом И.
Всё небо было укутано тяжёлыми свинцовыми тучами, ещё с самого утра, так что когда Кёя поднялся со своей постели, у него было странное ощущение, что уже вечер. Сам факт быстрого течения времени несколько раздражал, но, по большей части потому, что оно было одной из тех вещей, которые Хибари не мог контролировать. Старшая школа Намимори, рацион питания, сон, надоедливые подростки – всё это глава Дисциплинарного комитета мог контролировать. Сидя в своём кабинете в школе ли, или на дорогом деревянном стуле в кухне. Всё это поддавалось контролю и, как следствие, дисциплине, но не время.
Ещё больше, чем время, Кёю раздражали тучевые дождевые облака. Они были беспардонны, бесцеремонны и наглы, они делали, что хотели и когда хотели. И никакой управы на них не было. Но одно в них было абсолютно прекрасно – вода. Дождевые облака несли воду, а свободную и стремительную воду парень любил. Он часто и подолгу проводил время на крыше, глядя на небо и размышляя о своём. Если бы он мог, он стал бы облаком, таким же независимым и индифферентным к мнению окружающих.
Что бы ни говорили или думали окружающие, Кёя не был таким, каким ему хотелось быть, он был человеком, и пусть он и взял свои эмоции и желания под контроль, иногда они устраивали бунт в попытке вырваться наружу. Свойственные каждому человеку переживания не были чужды и, казалось бы, такому холодному и бесстрастному парню, как Хибари Кёя. Другим просто не нужно было знать его, они не должны лезть к нему в душу и пытаться понять его, точка. Он всё уже для себя решил и если кто-то попытается переделать его, то покинет сей бренный мир, как надоедливый мусор, от которого нет никакого толку - лишь мозолит глаза.
Так вот то утро, утро, которое особенно ярко выраженные романтики могли бы назвать «изменившим жизнь», но на деле оно просто стало очередной опорной точкой для памяти, закладкой, которую оставляет разум, чтобы можно было вспоминать о былом и, для кого как, анализировать, переживать заново, ностальгировать или просто фыркать с мыслью «Да как же я мог такое сделать?» и закрывать глаза, гоня всю эту чушь прочь, то утро было пасмурным.
Сакура уже отцвела, и напуганные сталью тонфа и серых глаз Кёи первогодки усиленно собирали вилами с газона опавшие лепестки. Хибари же, откинувшись на спину и заложив руки за голову, смотрел в свинцовое небо, куполом нависшее над ним, грозя в любую минуту обрушиться на него. Предвкушение стихии заставляло парня лишь в задумчивости закусывать нижнюю губу, а взгляд, остекленевший от того, что разум отключился от внешнего мира, смотрел сквозь тяжелую завесу, напоминавшую закопчённую вату с привкусом пережжённого хлопка. Отвратительный коктейль из непогоды, горькой и неприятной, как поражение, и весеннего авитаминоза, делавшего организм более подверженным волнениям извне.
- Хааах, да как ты смеешь? – недовольно цокнув языком, прошипел сквозь зубы Кёя, нехотя поднимаясь на ноги, после того, как ощутил, как первая капля воды упала ему на лоб и скатилась по виску в густую чёрную шевелюру. Но поделать юноша ничего не мог, а мог только злиться, что эти несносные облака нарушили все его планы и не дали додумать вертевшиеся в голове мысли. Услышав голос главы Дисциплинарного Комитета, а, вернее, фразу, произнесённую этим голосом, испуганные первогодки спешно разбежались по своим домам. Думать о том, что их могло ожидать за такие вольности завтра, им не хотелось, куда важнее было уберечь родное тело от риска забивания до смерти сегодня.
* * *
Школа опустела в мгновение ока: напуганные непогодой, все спешно разбежались по домам, а секции и кружки закончили работу раньше обычного, кажется из-за того, что было штурмовое предупреждение, но уж кого-кого, а Кёю это мало волновало. Он повертел в руках мобильный телефон, но желание звонить домой и предупреждать о своём возможном отсутствии пропало даже быстрее, чем пропадает самоуверенность в глазах хулиганов, увидевших тонфа Хибари в действии.
С определённой долей безразличия парень включил ноутбук.
С неделю назад он ответил на взбудораживший его комментарий в своём интернет-дневнике, после чего наступила тишина. И, казалось бы, после этого должно было наступить спокойствие, ибо желание быть в самом деле никому не интересным и чтобы его оставили в покое, сбылось, но не тут-то было. Парню не давало покоя то, что кто-то вторгся в его мир, что кто-то попытался изменить его, что кто-то посоветовал ему… улыбнуться. Это даже звучало-то смешно! Улыбающийся Хибари Кёя, всё равно что сделавший себе силиконовую грудь Кондо Исами – нонсенс! И поговорить об этом нонсенсе можно было только с тем, кто его предложил, но предложивший так издевательски молчал.
И это молчание ужасно раздражало Кёю, это молчание вызвало у юноши желание забить пользователя до смерти, пусть и буквенном коде, поэтому и была открыта первая страница дневника этого выскочки, или вернее…
- Этой… - вне всяких сомнений, дневник был женский. И не из-за цветов, отнюдь, цвета были пусть и не монохромными, как у него, но тоже очень тёмными и даже несколько депрессивными, а из-за первой же записи на странице, она была датирована сегодняшним днём и начиналась со слов:
«Только что пошёл дождь, кажется, будто он может смыть все печали, но это не так, и сам дождь знает, что это не так, но продолжает обманывать меня…»
Какой парень напишет подобное?
Гнев Хибари несколько поутих, забивать до смерти девушку не очень-то хотелось, ведь не все создания созданы для того, чтобы раздражать его, некоторые, хрупкие, как сам хрусталь, очень хочется защищать и оберегать. К этому выводу маленький Кёя пришёл тогда, когда отец подарил ему на пятилетие морскую свинку. Мать долго после этого ругалась с ним, ибо запах от животного рисковал перебить аромат так любимых ею садовых цветов, но не дольше, чем жизнь самой свинки. Где-то через месяц она умерла: из-за чего, Хибари не знал, но тогда совершилась последняя гневная тирада матери о том, насколько отвратительно смотрятся на её дорогом персидском ковре трупы, обращённая как к сыну, так и к бывшему мужу, после этого родители Кёи уже не ругались, они просто перестали разговаривать. А до мальчика дошла одна простая истина: есть слабаки, которые пытаются состроить из себя что-то до одури крутое и обязаны получить взбучку, которая поставит их на место, и есть нежные создания, которые не могут без заботы.
К таким созданиям Кёя относил маленьких животных и некоторых представителей рода человеческого. Вернее, последних – только теоретически, ибо на его жизненном пути ни разу не встретилось такое нежное существо, которое хотелось бы защитить. Но сейчас, читая записи девушки, по всей видимости, сильно переживавшей, хотелось укутать хрусталь её души в мягкую ткань, чтобы он не разбился. Но признаться самому себе в подобном Кёя не мог, он не мог испытывать сострадания и вообще никаких чувств, кроме презрения к тому, кто позволил себе поучать его.
Однако. Однако презрения он не испытывал, сколько ни пытался взять себя в руки. И именно тогда, в тот самый момент, когда, открыв свою страницу, он увидел новый, буквально пару минут назад оставленный ответ на свой вопрос, он решил, что пустит всё на самотёк, позволит событиям просто развиваться, а не уничтожать зачатки не важно чего ещё в зародыше.
«Когда улыбаешься... себе или другим... на душе становится тепло... ведь мы не одни, даже когда верим в это» - вот каков был ответ на его короткий вопрос.
Глупый ответ, с кучей троеточий, ни чёткости, ни равновесия, будто писал это человек, не умеющий контролировать свои эмоции и поток мыслей. Хибари никогда не испытывал особой любви к людям, но к эмоционально неуравновешенным он питал ещё меньше симпатии, чем к каким бы то ни было. Но раз уж он решил позволить ситуации развиваться, значит она должна развиваться, ведь так решил именно он, не эта девушка, написавшая первый комментарий, переживающая и эмоциональная, а он, сильный и строгий, это он решил, что будет так, значит так и будет. Потому что он – закон и порядок, истина Намимори в последней инстанции.
«С чего ты решила, что я один? Кто из нас поистине одинок, так это ты, потому что я к одиночеству стремлюсь, а вот ты не можешь его никак избежать».
Кому-то этот ответ показался бы резким, но скрывать своих мыслей Хибари не собирался. Кроме того, в этой фразе содержалось больше правды, чем он говорил когда бы то ни было и кому бы то ни было, и даже нажав на кнопку «Отправить», он никак не мог смириться с тем, что написал о себе так много в ответ какой-то неизвестной девушке, у которой был целый отряд личных демонов.
Как можно радоваться миру? Разве только если убегаешь в него.
Кафка Ф.
Кафка Ф.
Весна выдалась непривычно холодной и ненастной: дожди шли каждый день не переставая, и Хару всё реже посещала любимый парк, где можно было кормить птиц или часами любоваться ухоженными аллеями и отвлекать себя тем самым от печальных мыслей.
В один из таких ненастных вечеров, в поздний час, Миура снова открыла страницу своего дневника и обратила внимание на мигающее уведомление: ей ответили.
«С чего ты решила, что я один? Кто из нас поистине одинок, так это ты, потому что я к одиночеству стремлюсь, а вот ты не можешь его никак избежать».
Обида, холодок, пробежавший по спине и ком в горле — как ещё можно отреагировать на такую грубость? Ведь девочка хотела как лучше и она говорила правду, тогда почему?..
«Ты не прав. Ты стремишься к одиночеству и потому ощущаешь себя одиноким и несчастным, а я не хочу этого, потому что в одиночестве не с кем даже поговорить. Почему тебе так плохо?»
Напечатав так, девочка ушла на кухню и, усевшись у окна, глубоко вздохнула. Этот человек совсем несправедлив, но если он такой агрессивный, значит, ему действительно очень больно. Он видит всё в чёрном цвете и с раздражением относится к людям, совсем не видя их положительных качеств... Интересно, он любит животных? Что ж, можно не любить людей, но если любишь животных, значит, ты не так плох, как полагаешь сам или считают другие. Хару решила, что, если пользователь продолжит общение, она обязательно задаст ему этот вопрос и тогда решит, как расценивать его грубость. А быть может, она всё уже решила для себя, вновь комментируя его лишённые какой-либо расположенности и оптимизма реплики и просто хотела доказать себе, что он — не такой, каким себя выдаёт.
К её удивлению, юноша дал свой ответ.
Переписка, пусть не всегда регулярная и нередко, по мнению девочки, резкая, стала, тем не менее, важной частью её жизни, милым и невинным ритуалом, который, как ни странно, помогал Хару разобраться в себе самой. Она разговаривала не с пользователем, а вела беседу со своим “я” и со своими страхами, и каждый ёмкий и полный, казалось бы, даже презрения ответ стал вызовом. Одни убеждения были для Хару совсем чуждыми, вроде тех, что “только слабаки собираются в толпы” или “сила - это главное, а жалобы и нытьё - удел неприспособленных к жизни людей”, другие заставляли крепко задуматься.
Теперь любое утверждение следовало доказывать на практике — или опровергнуть его, прежде чем поделиться своим мнением или усомниться в правильности тех или иных слов. Миура настаивала на вере в лучшее и каждым своим поступком теперь защищала свою улыбку, своё солнце, свой дом, в который вернуться было в радость. Она поддерживала свою уставшую и волнующуюся мать каждый вечер с большим старанием, чем обычно, регулярно навещала отца в больнице и рассказывала ему смешные истории, которые произошли с ней за день.
Улыбка перестала быть защитой как таковой, но стала объектом этой защиты, и мало-помалу к девочке возвращалась её жизнерадостность, уже не показная, но настоящая, идущая откуда-то из сердца, из глубины души. Она отвечала своему угрюмому и непреклонному собеседнику более строго, вызывающе, и её стиль письма стал походить на его стиль — неуверенность, выражавшаяся многоточиями, сменилась твёрдостью, стальными нотками в тщательно продуманных предложениях.
Часто Хару жалела о своём эгоистичном желании доказать неизвестно кому столь ценные для неё понятия, порывалась завершить разговор, быть может, даже извиниться за свою невежливость, но что-то её, в то же время, останавливало от подобного решения. Миура думала об этом человеке каждый день: вспоминала о нём, когда ей хотелось плакать, вспоминала, когда по свинцовому небу проплывали тяжелые облака, ждала его очередную горделивую запись и язвительную насмешку в её адрес. Насмешку...
«Сильные люди не будут притеснять других, даже на словах», - как-то ответила ему на очередной колкий комментарий Хару, когда в тот день была особенно расстроена. И потом отчего-то испугалась, что он закроет от неё дневник или перестанет отвечать вовсе, не понимая, почему она этого боится.
Прошло несколько дней, прежде чем юноша отреагировал на такую выпадку. Смысл его посланий особенно не изменился, но в тот день Миура даже не вникла в него: по-видимому, сильно в тот момент раздражаясь, пользователь невольно выдал своё местоположение, заметив нечто про «дисциплину в Намимори».
«Так ты тоже живёшь в Намимори?» - не поддавшись на провокацию, тут же спросила Хару.
В этот момент раздался телефонный звонок.
«Пожалуйста, приезжайте немедленно», - просил главврач больницы города Намимори.
"Что может дать один человек другому кроме капли тепла?
И что может быть больше этого?"
Ремарк Э. М.
И что может быть больше этого?"
Ремарк Э. М.
Что такое мир? Не в частности, а в общем понятии.
«Это всё сущее, которое будет существовать, даже если кого-то не станет. Это система, которая должна функционировать, а не прихрамывать на ту ногу, которая слабее. Если нога не может держать систему, значит эту ногу нужно отрубить и на её место пришить новую, более крепкую и выносливую, чтобы система стояла».
Хибари не мог припомнить того времени, когда изъяснялся образно. Не чтобы донести смысл своих убеждений до кого-то, как он делал это сейчас, а вообще. Ему казалось, что он всю жизнь говорил только по существу и прямо, порой ему начинало казаться, что и думает он также – по существу, прямо и только по делу. Абстрактные мысли вызывали недоумение, как чёрная собака с зелёными лапами – парадокс, не свойственный природе этой собаки окрас, глядя на такую, только лишь возникал вопрос: «Зачем так происходит?». Этот же вопрос, сидя перед экраном ноутбука и рассуждая на конкретные темы абстрактными фразами, Хибари себе и задавал.
Самоуверенный, резкий, не нуждающийся в друзьях и общении парень – сила, честь и совесть всея Намимори, объяснял какой-то незнакомой девушке свои жизненные позиции, слушал её сопливый лепет в ответ и продолжал дискуссию в попытке не то добить её аргументами, изложенными понятным ей языком, не то… нет, вот этому «не то» нет места в его жизни. Он жил и сможет прожить без общения с невидимым пользователем, потому что он – Хибари Кёя.
Но на каждый ответ девушки, парень писал свой, иногда резче, чем обычно, когда возвращался домой в дурном настроении, иногда мягче, когда сидел за ноутбуком в кабинете дисциплинарного комитета, грея руки о чашку со свежим зелёным чаем. Он видел, как изменяется она под его влиянием, троеточия и неуверенность со временем пропали, ответы стали сильнее, аргументированнее, настойчивее. Он ощущал, как хрусталь её души становится толще и плотнее, и ему было удивительно осознавать, что, чувствуя это, его ответы невольно становятся мягче и благосклоннее.
Правду говорят, что незнакомому человеку можно доверить всё.
И они разговаривали обо всём, завуалировав истину образными примерами, убрав полуэмоции и оставив только самую суть – если гнев, то всепоглощающий, если радость, то всеобъемлющая. Оставляя редкие комментарии, он знал, что когда вернётся на свою страницу через несколько дней, она ответит ему, но только как на этот раз? Радостно или резко?
И однажды своим напором она выудила из него информацию, которой они предпочитали не делиться. Он выдал своё местоположение – Намимори. И, вроде бы, он и пропустил сий факт, как ненужный, но она заострила на этом внимание. Хорошо ещё, что не понеслась ничего болтать про судьбу и карму. Видимо, достаточно хорошо начала его понимать и заведомо осознала, что в ответ на размышления о подобном прочтёт только то, что персонально она сочтёт за грубость.
После этого вопроса Хибари вернулся в её блог и нашёл несколько фотографий Центрального парка. Надо признать, он особенно красив осенью... если бы только не эти надоедливые вечноорущие толпы детей.
И на вопрос о местоположении Кёя ответил коротко «Да». Она поймёт, что дальше продолжать вопросы на эту тему бессмысленно: пусть некоторые вещи всё же останутся в тайне.
И тема разговора вновь сменилась. А когда девушка вновь написала про улыбку, это была уже не просто попытка изменить его мир и подбодрить, это был аргумент, сильный и чёткий, против которого Кёя, проникшийся уважением к девушке, сумевшей побороть свои комплексы и защитить то, что ей дорого, не мог ничего противопоставить. После такого аргумента он мог только улыбнуться, едва заметно, скрыв от самого себя то, что улыбка эта не ехидная, а искренняя.
* * *
В один из холодных ноябрьских дней в ответ на достаточно объёмный комментарий, она написала всего одно предложение:
«Приходи в пятницу в кафе, что в Сквере, к пяти вечера. Если ты не придёшь, я всё пойму и больше не посмею беспокоить тебя, но я буду ждать…»
Узрев троеточие, Хибари на мгновение замер. Казалось бы малость, но он знал, что оно может обозначать, и сердце парня невольно сделало на один удар в минуту больше обычного. Что-то случилось, и она просит его помощи, так открыто и так отчаянно, как самое настоящее…
- Травоядное, - недовольно фыркнув, Кёя захлопнул крышку ноутбука, никак не ответив на комментарий.
"Выдержите и останьтесь сильными для будущих времен".
Вергилий
Вергилий
Прошла, наверно, неделя, с тех пор как Хару узнала о том, что неизвестный пользователь интернет-дневника обитает в Намимори. Его краткое, но благосклонное «Да» оканчивалось решительной точкой, перечёркивающей все возможные дальнейшие расспросы, но девочка, постепенно осознавая, с кем общается, не посмела бы продолжить эту тему. Вместо этого она почему-то начала рассказывать ему про жизнь — про жизнь вообще, и про её, в частности: без чего-либо конкретного, в ярких образах, полушутливых и полусерьёзных фразах, фотографиях, цитатах...
Приходя в школу рано утром, она старательно направляла свои мысли в сторону сухих текстов и по-своему скучных формул, оттачивала свою речь, умело скрывала своё беспокойство и беззаботно веселилась с одноклассниками. Возвращаясь домой, она старалась не смотреть на землю и не обращать внимание на гуляющие вместе семьи, а обращала взор исключительно на небо, бескрайнее, жемчужно-серое, окутавшее Намимори зловещими, равнодушными к людским судьбам тучами. Она больше не пряталась от дождя, подставляя холодным каплям свои озябшие, иногда чуть дрожащие ладони, и улыбалась им и тому неизвестному человеку, который — как знать? - быть может, в эту же самую минуту точно так же мокнет под дождём и скорее всего и не вспоминает о ней.
Даже не сомневаясь в этом, девочка, спустя каждые несколько дней посещая дневник, неизменно обнаруживала там новый комментарий и осознавала, что ждёт его с той же тревогой и той же надеждой, с какой ожидала очередного телефонного звонка или приходящей с работы матери, уставшей, обеспокоенной и такой родной...
Когда та вдруг заболела, Миура поняла, какая хрупкая, слабая у неё душа и как иллюзорен тот щит, каким она закрыла себя от внешнего мира. Не стена отчуждения, не оптимизм, ни самая глубокая обида не были сравнимы с этим тонким хрусталём доверия к миру, который вдруг разбился вдребезги, и по осколкам которого девочка сейчас ходила.
В этот вечер Хару забилась в угол и полночи тихо плакала, не зная, как ей защитить свою маленькую, но такую любимую семью. Это всего лишь болезнь, простуда, и мать скоро поправится, но почему она не выдержала сейчас, когда было приложено столько усилий, чтобы поддержать ею и сберечь? И почему в тот день врач сказал именно то, что он сказал? Её ли в том вина? Виновата ли она в своём эгоистическом желании быть защищенной и окруженной любимыми и дорогими ей людьми? Почему мир не улыбается в ответ?
Никто не смог бы ей разъяснить. Никто, кроме угрюмого незнакомца, на любой из подобных вопросов ответившего бы в том же тоне, что и в предыдущие разы: «Жизнь только для сильных. Если ты не выдерживаешь испытания, ты умрёшь. Выдержишь — будешь жить дальше. Жалуются только слабаки».
Он не раз давал понять, что если система не работает, то она лжива, а любое мировоззрение, основанное на доверии, уступках и туманном аморфном долгу перед кем-либо и есть ложь, созданная, чтобы управлять стадом.
И система, которую так яростно защищала Хару, перестала работать, насмехаясь над её попытками поменять мир и его окружение.
“Нет”.
Дыхание становилось всё более спокойным. Дрожа от недавнего плача и возрастающего негодования, девочка сжала свои колени.
Этот человек не будет над ней смеяться. Она зашла уже слишком далеко, чтобы так просто отказаться от самой себя и поддаться внешним обстоятельствам, чтобы признать, что ошиблась, чтобы как «слабое травоядное», лишь безропотно принимать свою судьбу. Она должна увидеть этого человека, чтобы по его глазам прочесть, чего он стоит и какой силой обладает. Но кем бы он ни оказался, она продолжит доказывать себе — прежде всего, себе — что из любой ситуации есть выход, и найти его можно, не всегда опираясь на грубость и холодность.
«Приходи в пятницу в кафе, что в Сквере, к пяти вечера. Если ты не придёшь, я всё пойму и больше не посмею беспокоить тебя, но я буду ждать…»
Оставалось три дня до операции, которую должны были сделать её отцу, три дня до пятницы, три дня до того, чтобы решилась судьба маленького, осколочного мира, бьющегося в груди, живущего в самом сердце Хару. Три дня — и станет ясно, кто был прав.
Миура заставила себя забыть о юноше на это время и жила так, как будто ничего не знала ни о нём, ни о его жестоких словах, ни о том, что они оба существуют в ритме одного города, дышат одним воздухом и видят одно и то же небо. Одно и то же — и в то же время для каждого — своё.
Рано утром, когда часы едва пробили шесть, Хару открыла страницу и, игнорируя мигающее уведомление, оставила запись в своём дневнике:
«Улыбка — это всё, что мне сегодня поможет. Случится то, что должно случиться».
Глубоко вздохнув, она вдруг ощутила прилив спокойствия и уверенности в своих силах, будто маленький мир, расколовшись, стал трансформироваться в нечто новое, пока ещё юное и беспомощное, но уже верившее в то, что мир улыбнётся. Обязательно улыбнётся.
...Сжав своей руке мобильный телефон, Миура не сводила глаз с его экрана. Ровно пять. Началось. Или, быть может, уже закончилось, кто скажет наверняка? Только тот человек, которого она ждала, не надеясь на его появление.
Хару сидела в кафе за столиком прямо у окна, недалеко у входа, и сквозь дождевые капли, залившие стекло, видела уютный сквер, промокшие скамейки и спешащих куда-то людей, державшихся за ручки зонтов, будто за нечто спасительное, сумеющее защитить.
Время будто остановилось: не спешил остывать кофе, обволакивая лицо приятным горячим паром, не спешили официанты, с домашним гостеприимством встречающие каждого гостя, не спешили цифры на экране телефона, неохотно отсчитывая «01...10...35...». Целая вечность, вмещающая в себя переживания осени, её краски, её слёзы, её мечты.
Иногда девочке казалось,что кто-то следит за ней взглядом, но, оборачиваясь или стремясь получше увидеть улицу за окном, она убеждалась, что это или терпеливый официант, ждущий её заказа, или её собственное воображение. Ещё пятнадцать минут, ещё десять...
Когда совсем стемнело, Миура толкнула тяжелую дверь и поёжилась от холодного, колючего ветра и косых дождевых капель, режущих, как стекло. Небеса плакали, и дождь перешёл в ливень, лишив Хару и тепла, и уюта. Она не взяла с собой зонтик.
* * *
С момента её последней записи в дневнике прошёл месяц, а за ним — другой. Давно кончился ноябрь, асфальтовая дорога была бережно укрыта снегом, согревшим её от осенних слёз, а деревья горделиво расправили свои ветви, усыпанные белоснежными, сверкающими на солнце пушистыми комочками. Город дышал глубоко и спокойно, будто на самом деле позабыв прошлогодние беды и вселяя в людей уверенность в завтрашнем дне.
Хару протянула ладони, и на мягкие тёплые варежки упала снежинка, и тут же, рядом — вторая. Соприкоснувшись друг с другом, они начали таять, пока не превратились в маленькие капли-слезинки.
Уверенно девочка зашагала в сторону сквера, укрывшего от суетливой толпы и порывистого ветра маленькое кафе. Дойдя до его дверей, Миура огляделась по сторонам, а затем, улыбнувшись своим воспоминаниям, отошла от них и направилась к заснеженной скамейке, одиноко стоявшей неподалёку.
Подумав с минуту, Миура всё же вытащила из кармана чуть помятый конверт нежно-розового цвета и зачем-то оставила его на скамье. Она, как и в тот раз, не надеялась, что этот человек когда-нибудь придёт сюда, и уж конечно не обнаружит это послание, но...
«...но ты сделал меня сильнее. Эта улыбка — для тебя».
Хару больше никогда не вела дневник.
Чем серьезнее лицо, тем прекраснее улыбка.
Шатобриан
Шатобриан
Мир не закончился, мир не рухнул от того, что одной маленькой девочке стало плохо. От того, что страдают многие, планета не перестанет крутиться вокруг свой оси, время не замедлит ход, а маленькая девочка просто продолжит страдать, пока её жизнь не оборвётся, либо пока она сама для себя не решит утереть слёзы и перестать мучиться по не важно какому поводу, быть может, даже по тому, который выдумала для себя сама. И пусть Хибари знал, что поводы именно эта девочка выдумывать не станет, он не собирался ей помогать. Почему? Потому что, если они сама не справится, то так и будет всю жизнь на кого-то надеяться: на маму, на папу, на добрый взгляд собаки, на незнакомца, с которым изредка общается в сети, – на любого, лишь бы только не на себя. И дело заключалось не в том, что сердце Хибари твёрдое как камень (хотя, отчасти, и поэтому тоже), а в том, что он готов был потратить частицу своего времени на то, чтобы сделать кого-то небезнадёжного сильнее. А свою случайную собеседницу, общение с которой продолжалось уже полгода, он как раз таковой и считал.
Как он успел понять из общения с ней, в её семье были проблемы и трудности, как и в любой отдельно взятой семье, но они упорно старались всё преодолеть вместе, и было даже интересно следить за событиями в их жизнях, которые девочка упорно пыталась завуалировать словами, эпитетами, метафорами, иногда гиперболизируя, а иногда наоборот преуменьшая. Пока текла такая жизнь, всё было хорошо, но это троеточие… внезапно вылезшее спустя несколько месяцев уверенности в своих словах, оно перечёркивало всё, что было сделано, и это раздражало.
Но, тем не менее, целый день, и во время учёбы и несколько часов после обеда кое-что не давало ему покоя в это чёртову пятницу, поэтому Кёя включил ноутбук и открыл блог своей собеседницы, последняя запись в котором гласила:
«Улыбка — это всё, что мне сегодня поможет. Случится то, что должно случиться».
Опять твёрдо, уверенно, девушка уже всё для себя решила. Решила, что не будет плакать, решила, что воспримет любой удар судьбы или любую её поблажку, как должное, стало быть… это троеточие было попыткой привлечь только его внимание, мимолётной слабостью, которой она поддалась, поборов нерешительность. Это троеточие было проявлением недюжей силы, и, поглощённый своими мыслями и не знающий всех аспектов жизни именно этой отдельно взятой семьи, Хибари этого не заметил.
- Босс, куда Вы?
- Прогуляться.
- В такую погоду? Босс?
Но дверь уже, скрипнув петлями, закрылась за Президентом Дисциплинарного Комитета старшей школы Намимори. На ходу надевая осенний плащ, Кёя медленно шёл по коридорам опустевшей школы. Всё здесь было ему знакомо, каждая выщерблина на полу, каждый отколотый угол, каждая царапина на стекле. Парень знал и каждую ногу, которая ступала ежедневно по этому полу: некоторые из них пытались заехать ему в челюсть, некоторые он почти что отрывал в наказание, некоторые учились с ним в одном классе, некоторые даже пытались с ним подружиться.
- Товарищи, - медленно произнёс вслух это слово Хибари, будто пробуя его на вкус.
Он мог смело назвать своим товарищем Сасагаву Рёхея. В самом деле, не было другого человека на свете, который мог бы так активно и с жаром с ним разговаривать. Все сразу терялись, прятались под ближайшие парты, стоило бросить в их сторону строгий взгляд, но не он. Он был уверен в том, что делает и чего он хочет. Так же, как и девушка, с которой Кёя прообщался более полгода. Но мог ли он назвать её своим товарищем? Пожалуй, да, и даже с большей уверенностью, чем он мог бы это сказать про бешеного спортсмена.
Но вопрос был в другом – сделает ли он это когда-нибудь вслух?
* * *
Свинцовые тучи заволокли всё небо, ветер был нерезким, но противным, капли дождя упорно капали на землю в больших количествах, превращая ручейки в реки, а из случайных луж делая озёра. Дойдя до сквера, Кёя поднял глаза к небу и тут же недовольно насупился, про себя грозясь забить до смерти все дождевые облака в этой галактике. А потом взгляд его заметил толпу прыгающих по лужам ребятишек, и руки парня невольно потянулись за тонфа. Но, как оказалось, на деле ему достаточно было шикнуть, и всю малышню, готовую разреветься, как ветром из сквера сдуло.
Быстро посмотрев на экран мобильника, юноша перевёл взгляд на витрину кафе. Людей было не так много, что было вполне объяснимо, вечер пятницы, холодный и сырой, куда приятнее было укутаться в плед и устроиться в кресле с книгой, нежели куда-то идти, чтобы выпить кофе.
За столиком возле окна, в уголке сидела девушка, щуплая, невысокая, волосы её были забраны в высокий хвост, она нетерпеливо тарабанила пальцами по столешнице, а перед ней стоял кофе, к которому она не притрагивалась. То и дело она поглядывала на мобильник, а потом поднимала глаза и смотрела на присутствующих, входящих в кафе или людей.
Само по себе приглашение Хибари в кафе было глупым, разве этот парень пойдёт куда-то, где так много людей? С другой стороны, девушка выбрала одно из самых немноголюдных кафе, да, к тому же, рядом со сквером, который они оба любили. Вернее, любила она, о своих пристрастиях он ей ничего не говорил. Значит, помимо того, что это приглашение было просьбой, оно было ещё и вызовом для них обоих. Для неё – написать, а для него – прийти.
И вот, когда он уже почти готов был принять своё поражение, дождь прекратился, как будто кто-то принял душ и закрыл кран, резко и неожиданно. А через несколько минут из-за туч выглянуло солнце, вернее, один лишь только его лучик, но когда он скользнул по фигуре стоящего за деревом Хибари, он готов был поклясться, что девушка смотрела на него в упор.
Лицо Кёи оставалось беспристрастным, он ответил смелым прямым взглядом. Именно тогда он понял, что не войдёт в это кафе. Он не станет товарищем для этой девушки, он станет тем, благодаря кому она станет сильнее, единовременно и навсегда.
И он покинул парк, а у порога его дома его вновь нагнал дождь, зарядивший в два раза сильнее, чем до этого.
* * *
С момента его последней записи в дневнике прошло три месяца, зима подходила к концу, но желание укутаться в чёрный вязаный шарф не проходило. Время от времени он прогуливался в сквере и мимо него. Думал ли, что рано или поздно он встретит здесь свою собеседницу? Кто знает, о чём вообще этот юноша может думать? Это же Хибари Кёя!
В одну из таких прогулок он увидел промокший конверт на одной из лавочек. Чернила почти размыло от снега, но на нём можно было прочесть одно слово, понятное и выделяющееся лучше остальных.
- Эгао, - негромко произнёс Хибари. – Улыбка, - и что-то отчасти ностальгическое заставило его легко улыбнуться своим мыслям.
Для чего людям воспоминания? Некоторым они нужны, чтобы переживать моменты своей жизни и радоваться, некоторым, чтобы переосмысливать свои ошибки и не поступать так же в будущем, а Хибари Кёе они нужны для того, чтобы улыбаться, потому что именно в этих воспоминаниях хранится причина, по которой он улыбается не всегда ехидно, но иногда и искренне. Но в них же живёт единственный человек, которому за 15 лет своей жизни он захотел так улыбнуться. И именно там, в этих воспоминаниях этот человек и останется.
Кёя больше никогда не вел дневник.
***Весь текст не влез в пост, поэтому эпилог в комментариях.***
@темы: Haru Miura, Kyoya Hibari, Fanfiction
-
-
04.01.2013 в 00:14Можно выложить на кнтге фанфиков?
Простите мне мою неосведомлённость, но - где?
А вообще в размещении прописано, что размешать где-либо ещё можно, только не видоизменяя шапку. х)
Только после недавней перечитки я поняла, что в текст закрался один обидный косяк, если будете куда-то выкладывать, его нужно пофиксить. х)